Утро 11 мая, пять тридцать.

Красное солнце - прямо против нашего окна. Обшарпанный гостиничный номер. Полы, стены, окно, дверь - всё кричит о казенной ничейности. Придвигаю стол поближе к окну, зажигаю настольную лампу и заношу в чёрненькую книжицу впечатления. Да, не напрасно я взял её с собой. Один вид эмблемы Аничкова моста с юношей и конём - и мысли рвутся, как тот конь, что встал на дыбы, и только твердая рука всадника удерживает его за поводья.

К сожалению, мне не всегда так удается, как этому бронзовому юноше. Порой мысль вырвется на простор и резвым конем поскачет по волнам воспоминаний, и пока она не устанет, не вернуть её в упряжку воли.

Четвертый день, как мы с Катей в пути. Сутки в поезде, сутки в Иванове и вот сутки в Шуе, которую мы и не успели рассмотреть, занятые кладбищенскими делами. Но уж сегодня-то наверно рассмотрим. Оформить заказ в Ритуальном доме много времени не займет. А затем - на автобус или на такси, и опять галопом по европам.

Ты предполагаешь, а обстоятельства - располагают.

И не знал я, что всё сложится совершенно иначе. Что нас с Катей, как белых карасей, захлестнет сетями могильных дел и выбросит на размягченный жарой шуйский асфальт.

  

Свет от настольной лампы слепит Катю. Мне не хочется, чтобы она, так же как я, рано проснулась. Только и надежда в моих дорожных записках, что на раннее утро. Утрами я сижу над бронзовыми юношей и конём, вписываю в их память происходящее и размышления. Я загораживаю свет от Кати, подушкой и одеялом со своей койки.

  

Записки окончены. Вынимаю фото папашино, оно вырезано из общего снимка возле поленниц шуйских дровяных складов у реки Тезы. Это то фото, где отец снимался вместе с Лидиной дочкой Духаркой, которая и до войны, и всю войну проживала у дедов в Шуе.

Только тщательно рассмотрев фото отца, я понял, что при увеличении не будет видно ни глаз, ни выражения на лице - всего того, что, собственно, и составляет портрет человека. Ну, отдам я это фото сегодня заведующему Ритуальной мастерской Не-Мише, они сделают фото на керамике и вставят его в надгробную стелу. А как потом смотреть на этот портрет? Приедет вдова Надежда, увидит и напишет в Москву Тане, с которой она в переписке. Или, наконец-то, сам Борис Рябцев напишет Александру, какое лицо на керамическом фото у отца.

Чтобы посмеялись надо мной? Ну, нет. Лучше я пришлю фотографию по почте, и пускай с неё сделают керамический портрет.

Ой, опять надо будет просить Рябцева, без него не обойтись.

Дальше - больше, мысль о надгробии разматывается и приводит к вопросу: а нужно ли, вообще менять памятничек?