- Мои, хожу вот, слежу за могилками, - пыхает, как бы выдувает слова Борис. И голосянка у него, похоже, - отцовская, и лицом он - по нему. Да и характером, судя по всему, по рябцевской взрывчатости и импульсивности - неумирающий Николай Николаевич.

- Пенсионер, - добавляет о себе Борис. - А ты как?

- А как я? Так же, как и ты, и давно. Ты десять лет, кажется, я - все тринадцать, - говорю я и ловлю себя на мысли, что мне неприятна эта встреча. Наверно я очень плохой человек, если 38 лет помню и не могу позабыть того 45-го года, и "помощи" со стороны заведующего промышленно-транспортным отделом Шуйского горкома партии.

Наверно я очень плохой человек, если 38 лет помню и не могу позабыть того 45-го года, и "помощи" со стороны заведующего промышленно-транспортным отделом Шуйского горкома партии.

  

Мы присели и сидим на скамейке у рябцевских могилок. Седоватый, толстолицый и налитый краснотой, солидный Борис Рябцев удерживает меня разговорами. Чувствует ли он, что у меня с ним нет контакта, нет теплоты встречи и товарищества. Или мне только так кажется, что в его действиях проскальзывает элемент виноватости? Но мне хочется уйти.

- Пойду на могилку к отцу, - говорю я.

- Слушай, а вы где остановились? И, вообще, почему не сразу же к нам? - говорит Борис.

Я мог бы за него договорить: "Почему ты - не как старшие братья - не сразу же ко мне?"

Да потому что - потому...

- В гостинице остановились. Не хотели никого беспокоить, - говорю я.

  

Я смотрел на мраморные плитки-надгробия в этом четырехместном рябцевском открытом саркофаге и видел всех их в лицо.

- А как же умерла Татьяна? Война? Фронт? - спросил я.

- Ты забыл, Серёжа, я рассказывал. Трагедия это наша: утонула в Тезе. Мама, чуть с ума не сошла, полгода вылежала в постели, - грустно поведал Рябцев-сын.

- И Клавдия Владимировна...

- И она тут.

- А это, что же… сынок ваш?

- Маленьким ушёл из жизни. И тоже... Какая-то прямо напасть: тоже... утонул.

Пока мы с Борисом тут говорили, Катя ушла на папашину могилку, открыла, что-то там, нагнувшись, делала. Похоже, выщипывала сорную траву.

Я тоже пошёл, и Борис за мной. И мне снова стало не по себе от его присутствия.

Тогда, в двадцатых годах, детство у нас с ним ничем не омрачилось. Больше того, они с Ванькой Цыбиным приезжали к нам в Паново погостить. Помнится, я водил их по всему дому, двору, конюшне, заводу, стиральне - и по всем нашим деревенским окрестностям. Старался доказать этим городским парнишкам, как я ловок и смел, как я умею плавать и нырять, как могу залезать на обыкновенный телефонный гладкий столб, или, того хуже, по вертикальной бревенчатой стене добраться до самого конька к ласточкиным гнездам. А добираться приходилось, вися на одних пальцах, не за что ухватиться. Потом прыгать с десятиаршинной высоты на землю. И во многих своих уменьях был лучше их обоих. Что касается того, чтобы бегать или прыгать в высоту - тут уж ловчее меня не только в деревне, во всех окрестных деревнях не было.