Катя уехала без денег. В ближайшую же получку в Харьковтранспроекте я выслал ей в Кыштым пятьсот рублей.

Представляю, что там, на Солонцах, происходит. Зачем приехала? Почему одна? Где муж?

Какова была истинная, серьёзная причина для разрыва? Чем же я провинился?

Не любила, вот и весь ответ. Других причин нет и не может быть. Не любила и все годы это скрывала. Хорошо, что сразу уехала, раз - и с концом. Да, это удар, Екатерина Михайловна, удар ниже пояса - поздравляю! Ловко же ты меня, Екатерина! Конечно, эта боль долго будет отдаваться в сердце, трудно будет её вытерпеть. Я переживу, Катя. Только уж ты не возвращайся. А за записочку спасибо. Лучше было бы прямо сказать, расстались бы по-хорошему. Помнишь, как трое стояли в ночи у твоего дома? Ты сама выбирала. Ошиблась в выборе? Бывает. Теперь ты свободна… Прощай, Екатерина…

И не стало для меня прекрасного города с южным колоритом, проспектов и площадей, уютных улиц, домов с лепными фасадами. Теперь я видел серые массивы каменных домов, частокол заводских труб, ставящих дымовую завесу, забегаловки, пивные, грязь улиц, выщербленный асфальт тротуаров.

Исчезли и обворожительно красивые женщины, играющие и флиртующие с каждым встречным мужчиной; всё в них было искусственно и расчётливо. Не стало женщин святых и беспорочных. Они превратились в деловитых мужчин, только прячущихся за масками миловидных женщин.

Мне не нравился этот город, и я возненавидел его женщин.

Не нравилось мне буквально всё: даже наш Дом Проектов, сизой линейкой возвышающийся над городом. Прежде я им гордился, он напоминал мне московский Дом Крышу. А его собрат, монументальный Госпром, роскошно отделанный гранитом, где раньше работала Катя, был похож на Свердловский Деловой Дом.

Оба этих здания сейчас поражали меня мрачной угрюмостью. Даже сторожем вставший у входа на площадь Тарас Шевченко хмурился, недовольный местом в тени каштанов, куда его поставили.

Что ж ты наделала со мной, Екатерина Михайловна…!