Лето тянулось и тянулось. Неожиданно буфетчица Фая зазвала меня за прилавок и заговорила о Бороздине:

- Сергей Иванович, давно хочу вас спросить. Вы были друзьями с Григорием Захаровичем. Похоронили Гришу. Ну, что-нибудь после него да осталось? Я это к тому, что он в прежние времена золотишко мыл в Урале. Человек он запасливый, собирался жениться на одной тут… Да, вы её знаете, она была в вашей молодёжной компании. Ну, такая эффектная, какие мужчинам весьма нравятся. Шурочка…

Я был ошарашен.

- Простите, меня ждут.

- Куда ж вы? И не выпили? Я многим в долг даю.

- Я у женщин, да ещё таких красивых, как вы, в долг не беру.

- Ну, можно мне к вам прийти и осмотреть мебель. Гриша мог спрятать золото в ножке стола или стула, да и в тумбочке мог сделать тайник.

- Вам нельзя. Узнает Гмыря, что вы ко мне приходили - будет вам на орехи.

Я верил и ждал свою Любовь, весь погружаясь в учёбу, в работу, в управленческую общественную жизнь. И то, и другое, и третье не было мне в тягость. Я не чувствовал усталости и всему отдавался полностью.

Трудно давалась учёба. Сказывалось укороченное среднее образование: из семилетки - сразу на последний курс рабфака. Блуждая в дебрях математики, среди дифференциального и интегрального исчисления, в иные вечера засыпал прямо за столом.

Работа давалась легко. Стенгазету вообще оформлял с огромным удовольствием. Словом, всё было бы хорошо, но ныло сердце: "Где ты, Шурочка?" Так хотелось поговорить с кем-нибудь о ней. Тяжело было держать всё в себе, никому не открываясь.

И не думал, не гадал я, что скоро кончится эта моя жизнь в Каменске Синарском. Хотя… Можно было это предвидеть. Ещё раз повторю: уж кто каким появился на свет, так ему и жить. А я родился со склонностью всему верить и всем на свете восхищаться, всякое, даже самое маленькое событие воспринимать согласно принципу: "что ни хуже, то - лучше". Ну, вот и пожинаю всю жизнь последствия этого. Жизнь наказывает меня самым строгим образом и - без срока давности.

Я не жалуюсь, только хочу понять. Мне, конечно, не исправиться, да и не очень-то я признаю мою в этом вину, чтобы давать обещания "больше так не делать". Я не горжусь своим характером, но он таков, какой есть, и никому его не понять, я и сам не понимаю его и, наверное, не пойму. Но не будь у меня этого "странного" характера, я бы давно не числился в живых. Может быть, нашли бы мои кости в пещерах Аджимушкая, а, может, в противотанковом рву, заваленном телами героев Севастопольской трагедии у мыса Херсонес. Про остальные "могилы" я и не говорю. Много их сулил мне Второй Украинский фронт.

С другой стороны, жизнь предлагала мне ситуации со стопроцентной гарантией остаться живым и невредимым до конца войны: выживание в тылу при высоком положении. И тот же мой "странный" характер встал на дыбы и отверг.