После мурманской встречи я ей написал: между нами всё кончено. И вот 10 апреля из Гатчины я приехал к ней домой.

Логика где? Нет логики.

Что же меня тянет к ней? Её бирюзовые, то усталые, то озорные глаза? Её молодость? Её тело?

Нет. Всё гораздо сложнее.

Ну, вот люблю, люблю, как последний мальчишка-щенок. А любить её мне партия не разрешает. Даже не партия, а люди, именующие себя партией.

Я их не уважаю? Уважаю. Честно.

И как тут быть? Член партии, семейный человек в годах, влюбился в молодую женщину.

Кто мне ответит?

  

Я раньше никогда не был в её доме, не был знаком с её матерью. Фотографии Яна мне показывала. Скуластое нерусское лицо, рысий разрез глаз.

Она, наверное, лет на 10 младше меня.

На десять лет! Младшая сестра… А я должен буду… Буду ли? Называть мамашей? Нет, не буду.

  

Я дома у Яны, в гостях. Пью водку, она - вино. Мать Яны где-то на кухне, не показывается. Ей неудобно. Что она думает о нас с Яной?

  

Маленький бревенчатый домик с пристроенным флигелёчком стоит в глубине огорода или сада. Снегом всё укрыто - не понять. Обычный дом в Ленинградской области, сдающийся дачникам, приезжающим на лето.

Сестра - крепкая, с мужиковатой внешностью и … дочка.

Вёл я себя по-хозяйски, спал в отдельной комнате. Один спал. Потом пришла Яна.

Не помню всего. Я был очень пьян. Утром попытался встать пораньше и уйти.

Мать на пороге. Пришлось сказать: "У нас с Яной полная ясность, не думайте плохого".

  

Две Яны у меня на столе. Яна решительная: белый пуховый берет; серый шалевый воротник шубы из каракуля; самоуверенный взгляд девчонки, только что вышедшей замуж. Выделяются глаза и губы. Глаза открытые, без тени сомнения в прекрасном будущем. Большой рот, подчёркнутый губной помадой.

Я много раз целовал эти губы и глаза. Но это были уже другие глаза и другие губы.

Яна этих лет на другой фотографии. О ней я много раз говорил в предыдущих записях.

После мурманской встречи она, эта фотография, впервые вышла на свет из чемодана. Не буду снова описывать её. Она мне очень и очень нравится. Всё в ней мне близко и дорого. Я знаю каждую чёрточку на её лице, каждый изгиб её тела, каждую волосинку.

На первый взгляд в ней нет ничего примечательного. Ну, положительно - ничего.

  

Уже час ночи, а я всё пишу. На улице всё светлее и светлее: уже различимы чёрная лента рудного отвала, изгибы голых окатышей гор, покрытых белой простынёй снега и светлое небо. Виден угол дома. Обзор мал, в гостинице из окна было видно больше.