- Где вы работали до Заполярного?

- Строил Качканарский горно-обогатительный комбинат.

- А Карлюкова вы знаете?

- Фёдора Нестеровича? А как же! Я был в Качканаре его заместителем. Где он сейчас, не знаю.

- Я знаю, - говорит Матевич, не утруждая себя сообщением сведений о Карлюкове.

  

Здесь же, за столом, сидит Шепеленко: волосы растрёпаны, прядь свисает на лоб, зелёные глаза упрятаны под брови.

- Он чуть было не уволился, - говорит Шепеленко обо мне. - Заявление об уходе подал.

- У вас все вопросы решены? - спрашивает меня Матевич. - Вы приняли решение работать здесь? Окончательно?

- Трудно приживаюсь, - откровенно говорю я.

- Если решили не работать, то незачем и… - не договаривает Матевич до конца.

Прямой и толстый нос, весьма красящий крупное лицо Матевича, начинает розоветь.

- С окладом надо решить, - заботится обо мне Шепеленко.

И тут же следует вопрос Матевича:

- У вас не решено с окладом?

- Сейчас всё уже разрешилось, - говорю. - Были шероховатости: три недели пришлось работать без приказа о назначении, без прописки, без средств.

Может, и не следовало говорить Матевичу правду.

Он тут же повернулся к Шепеленко:

- Что же вы так бездушно встречаете?

Что было сказать бедному Шепеленко? Пожал плечами. Понятно ведь, что всё здесь определяет Гамберг.

  

Сегодня на Олимпиаде в Гренобле решающий матч по хоккею между СССР и Канадой. Поэтому в кабинетах пусто: все приникли к телевизорам. Да, и Гамберга нет. Не для кого стараться "высокосознательным" сотрудникам управления, среди которых каждый третий - член партии.

  

Хожу по отделу. Мне поставили другой стол, ранее за ним сидел директор комбината. Гордись! На столе - чисто. Сегодня сильно болит голова, тяжесть в висках. Устаю я и не столько от работы, сколько от постоянного шума в Кураторской.

- Сергей Иванович, вы один в отделе!? - раздаётся за моей спиной голос Шепеленко. - Что это вы? Чем-то взволнованы?

"Ах, Владимир Павлович! - думаю я. - Как вам хочется, чтобы эта моя взволнованность да закончилась заявлением об уходе. Ничего. Подождите. Кажется, мои мысли как раз об этом". Как говорил друг моей уральской юности Лёшка Шаргин: "Всё делается в своё время или немного позже".

  

Во мне звенит песня: