- А у меня скурвилась прямо на глазах, - приблизил свое лицо к нам Игорь Федосьевич.

В его словах и в тоне - стремление вызвать сострадание.

- Но сына я к себе забрал! Ему пять лет, растёт у бабушки на Черниговщине.

Я смотрю на него и вдруг понимаю, почему от него ушла жена. В нем есть что-то пакостное, мелочное, слизняковское. А вот почему от Вадима ушла - не вижу. Наверное, он был суров, жесток, бил даже.

Вадим остался с приятелем в ресторане, а мы с Игорем Федосьевичем пошли домой.

  

Ещё вчера Шепеленко мне сказал:

- Может, вас сразу оформлять на должность главного инженера? Игорь Федосьевич не тянет.

Я никак не отреагировал на его предложение.

- Ну, мы ещё поговорим об этом, - закончил Шепеленко.

  

По дороге из ресторана до моей гостиницы на Терешковой я рассказал Щупе-Дуброве о предложении Шепеленко.

- Я это знаю, - спокойненько ответил Игорь Федосьевич, - Он всегда так: когда дела идут неважно, кого-нибудь да отдаст на съедение.

  

Язык мой - враг мой! Сколько твердить себе это?

Расстались с Щупой-Дубровой у лестницы, и всю дорогу до гостиницы я проклинал себя за болтливость. Как же заставить себя прикусывать язычок, когда это необходимо? Или уж я совершенно безнадёжен?

А то ведь скоро, чего доброго, дойдёт до стука кулаком по столу, как на Дружной Горке на Чекмарёва.

Вот собираюсь на Слепченко нажать.

Взволнован письмом Кати. В нём, что ни слово, то душевная дрожь, трепет страха: "Если бы ты знал, как я тебя люблю!"

Катя… Катя… Не терзай ты меня, не мучай, не то пойду в ресторан и напьюсь вдребезги. Люблю ли я тебя? Не отвечу. А "ту" люблю. Я всё время думаю о ней, жду известий и… боюсь их получить. Боюсь, что не сдержу данного тебе, Катя, слова, брошусь "той" в объятья.

Но известий от Яны нет.

  

Когда-нибудь, прочитав эти заметки, я, возможно, и усмехнусь. Не знаю, не могу прозреть будущее, забежать вперёд. Конечно, возраст мой далеко не юношеский, чтобы пылать подобными чувствами. Сам не понимаю, как и почему со мной такое приключилось. Несколько лет тому назад мне о подобном и не думалось. Были ведь у меня секретарши и в Качканаре, и в Тюмени. Дело прошлое: кладу голову на плаху - не виновен, не искал их взглядом!

  

Фото Яны лежит в книге. Днём много работы - не до неё. Зато после работы, когда остаюсь наедине и выпью, вынимаю её фотографию и гляжу… гляжу…

Ничего особенного в этой женщине нет: ни красивого лица, ни роскошных форм. Вздёрнутый нос лодочкой. Серые, как бы притушённые, немного укоризненные глаза. Шапка волос цвета спелой пшеницы. Большой рот. Губы безо всяких извивов, прочны, грубоваты, жадны до ласк. Брови - пучки широких, с разлётом волосинок.