Смотрю на потолки, на стены, чувствую запах смеси пота, грязи и крови и думаю: "Сколько же всякого повидали эти стены за свои двести лет! Сколько стонов, проклятий, сколько крови пролилось на стены и полы этих коридоров! Кажется, стены впитали навсегда тот особый, специфический запах человеческого горя. И как бы ни белили, ни красили стены и потолки, как бы ни перебирали полы - всё равно от них "несёт" безысходностью, бесправием, гибелью".

Я далёк от того, чтобы утверждать, что в милиции творятся бесчинства и надругательства над людьми, но карательные органы и создаются для подавления свободы, а не для её развития. Такие уж у них задачи.

  

В комнате, где выписывают пропуска, четыре сотрудницы - все, как на подбор, серьёзные и малоразговорчивые.

- Вы выписались из домовой книги? - спросила меня суровая темноволосая сотрудница, когда я подсел к е столу и выложил свои документы.

- Да, выписался.

- Ну вот, и чего же было панику поднимать? Порядок - есть порядок.

Я ничего не сказал в ответ. Она писала что-то на специальном бланке.

  

И вот пропуск в моих руках.

Годен месяц со дня выдачи. Подлежит сдаче в отделение милиции по прибытии на место жительства.

  

С ним едут несовершеннолетние… " - прочерк.

  

Оставшийся день собирался, укладывал в чемодан вещи, кучкой лежавшие на кровати, складывал бумаги и, конечно, неоконченную рукопись пьесы о Качканаре "Побежала дороженька через горку".

- Берёшь с собой? - спросила Катя, кивнув на рукопись, укладываемую в чемодан.

- Не могу оставить. Что я без неё стану делать? - отвечал я с несколько большей, чем нужно, поспешностью.

Отвечал я так потому, что знал: уезжаю надолго, может, и навсегда.

Я не обманывал её, не говорил о её приезде туда, об устройстве на работу…

Я старался скрыть свою радость по поводу отъезда, радость от начинающейся новой работы, по которой я так соскучился. Шутка ли, не работаю уже четвёртый месяц! Но торопливость сборов меня выдавала.

Укладывал вещи и думал о Яне: как бы с ней встретиться, как было бы хорошо, если бы она проводила меня до Мурманска.

Неверные мысли, неопределённость, нерешительность - шатание!

Ну, почему во мне нет того, что так ярко выражено в моих родных братьях?

Страсти по брони улеглись. Пропуск на руках. Завтра утром еду!