Потом мы разговорились о колбасном цехе, и я доложил ему о ходе работ на этом объекте. Он всё одобрил. Он всем был доволен. Да, видимо, пропажа сына сильно ударила по его сердцу, и он ещё не пришёл в себя. А иначе бы он не был столь благодушен.

  

Машина выкатилась на волнистую дорогу за Валерьяновским, и мы надолго замолчали, поддавшись одному чувству быстрой и опасной езды.

Вышли у Дворца Культуры. Снег, обильно сыпавший с небес, покрыл нетронутым ковром площадь перед Дворцом. Ни одной машины на ней не стояло.

- Приехали раньше всех, - сказал Карлюков. - Нет никого.

Разделись, Он направился в буфет. Предложил и мне:

- Может, закусим? Я сегодня не обедал.

И тень растерянности снова пробежала по его лицу. Видно вспомнил он, как искал пропавшего сына.

- Благодарю. Я недавно обедал.

  

Фойе стало наполняться качканарцами, приехавшими на автобусах. Толстенький Холявко потирал руку и, улыбаясь, шёл на меня.

- Это вы объехали нас на автобусике? - спросил он.

- Разве обогнали? Я не заметил.

- Обогнали. А мы с Тоней на автобусе. Посмотрели - вас нет. Сели.

- Я обошёл все комнаты треста, - оправдывался я. - Никого уже не было. Вдвоём и ехали с Карлюковым.

  

Потом я сходил наверх, в библиотеку, полистал журналы.

Ровно в семь раздался звонок, призывающий всех в зал.

В пятисотместном зале было малолюдно. Как всегда, делегаты разместились на задних рядах и на краях средних рядов. Середина зала пустовала.

Открыл конференцию Третий секретарь горкома.

Карлюков пришёл с опозданием, сел в самом центре пустующей середины.

Выбрали рабочий президиум, условились о регламенте. Докладчик, делегат ХIII съезда профсоюзов, попросил для доклада 1 час. Президиум занял место на сцене, и покатилась телега конференции на скрипящих колёсах по проторенной колее в свой трёхчасовой путь: доклад… выступления в прениях… ответы на вопросы… решение.

После основного доклада - 15-минутный перерыв.

В фойе беседовали Янчевский и Бажов. Судя по всему, Бажов, "враг" треста Качканаррудстрой, рассказывал о недавнем "сальдо в свёрнутом виде". Я подошёл, поздоровался, видимо, помешал.

- Ну, как? - спросил меня Янчевский, как ни в чём не бывало.

- В субботу собираю всех. Составим график взаимных обязательств. Кто нарушит - шкуру буду сдирать! - сказал я. И прозвучало это весьма уничижённо.

  

И почему я боюсь Янчевского? Почему я хочу выглядеть хорошим в его глазах? Вот де, смотрите, я - вот какой! Шкуру собираюсь сдирать с тех, кто выбьется из графика. Почему помимо своей воли я начинаю "вилять хвостом" перед власть предержащими? Били, что ли, меня много и долго, и оттого я утратил самостоятельность, гордость и порядочность? Ведь я же гордый и справедливый. А вот при виде синего околыша робею.

  

- Правильно. Так и надо, - помиловал меня Янчевский.