Всю ночь напролёт пролежал с открытыми глазами.

Над головой полночи пели и плясали. Это у Кошмана. Пришли с Торжественного и гуляли. Разошлись только после двух часов.

А ранним утром под окнами рычала и тарахтела, как мотоцикл, пила "Дружба". Это сосед снизу - Милушков, пилил дрова.

  

Олин я. Один, как прежде, и дальше так будет. До чего же сволочно жить в четверть дыхания. Белый свет не мил!

Сегодня уезжает в Казахстан Володька Моисеев. Может, сходить? Как это он сказал: "Кому бы её отдать?" Не пойду.

Пойти к Феде? Рассказать? А что, он сам не знает?!

ОДИН.

Произошло это не здесь, не в Качканаре, а на станции Азиатская, утром 23 ноября.

Нам предстояло долгое ожидание четырёхчасового поезда Кушва-Качканар. Радио рассказывало об убийстве президента Америки Джона Фитцджеральда Кеннеди. Посёлочек при станции, деревянные дома. И в тишине утра громкое и чёткое радио, хорошо слышимое издалека. Мне с самой Шуи ничего подобного не приходилось встречать.

В зале ожидания душно. Вышел на перрон.

- Дяденька, вы курите?

- Нет, не курю. А что?

  

Передо мной парнишка лет шести-семи. Одет так, как будто сбежал из дома: картуз военный затасканный был ему велик, съезжает то на затылок, то на нос, то на ухо; пальто с длинными рукавами запахнуто, а шея голая; на ногах явно не свои, большие, кирзовые сапоги. Сам - серьёзный, как и подобает самостоятельному мужчине, не очень-то разговорчив и явно озабочен чем-то своим. Видно, что зазяб: шмыгает и кончик носа малиновый.

  

- Я собираю картинки.

- Какие? От коробков?

- Ага, от коробков.

- А зачем они тебе?

- Надо… - не пожелал он вдаваться в подробности и разговоры с проезжим. - А там? - он указал рукавом на дверь зала ожидания. - Много там курящих?

- Не знаю. Есть, наверное. А ты сходи.

- Не пойду.

- Почему не пойдёшь?

- Уборщица гоняет.

- А как тебя зовут?

- Славка.

- Послушай, а зачем тебе эти картинки? - спросил я.

- Зачем, зачем? Надо.

- И много ты насобирал?