Нет, за горой, у корпусов фабрики, тихо. И тепловоз не издаёт радостного "Ру-ру! Ру!"

Сердце моё, потерпи немного, не стучи! Ведь сейчас у эксплуатационников всего-навсего идёт отработка технологии. Не пуск в самом полном смысле, а прокрутка под нагрузкой. Всякое может случиться, что-то не так может пойти. Может…

Сердце, сердце моё, как тебе не стыдно! Ведь мы, строители, построили, смонтировали, вырвали у эксплуатационников акт "в техническом отношении". Всего только - в "техническом отношении". Нельзя так переживать! Пойми, может, и неполадки…

Заработал-таки Шестнадцатый! Слышен как бы далёкий рокот морских волн за горой. Это он! Ей богу, он! А вот и Второй магистральный взвыл, затянул взволнованную песнь. Пошла руда! Слышишь, Качканар, проснись! Руда пошла в бункера корпуса среднего дробления!

Сердце моё, ох, как ты учащённо бьёшься! Не пойму тебя: в тревоге бьёшься или в радости. Надо бы что-нибудь одно: скажем, в радости биться, а в тревоге - как положено по всем литературным канонам - замирать. Непослушное моё сердце, разве с тобой договоришься!

  

Спит городок. А сердце моё поёт на мотив "Подмосковного городка":

Да спит ли городок? Вон возле мужского общежития, в плавнях светло-серых шиферных крыш, пропиликала гармошка, и девичий голос резанул озорную уральскую частушку:

Городские плавни… В них разве что увидишь! Оборвалась песня. И только потревоженный брех собак и … прохлада.

  

Ох, и заливаются птахи в лесной гостинице на коттеджах! И когда они спят? Половина третьего, а у них праздник песни в полном разгаре. Из-за лесного перевала, от корпусов вторят им свиристящие несмазанные ролики Второго конвейера, подвывают привода в тысячу лошадиных сил, рокочет морским прибоем силач Шестнадцатый. Всё ещё нежится качканарская красавица-ночь на прохладном ложе.