Я только потом понял, как я надоел всем в парткоме. Мои чистосердечные и возмущённые слова порядком там приелись. Но тогда Федя во всём поддерживал меня. Он и предложил мне выход из положения: добиваться должности заместителя управляющего по монтажу.

Я ухватился за это. Занять такую высокопоставленную должность для меня было лестно, но, право же, не из карьерных соображений. Мне нужен был уход из подчинеия Булатову, и эта должность предоставляла такую возможность.

  

Может быть, в эти самые дни моего хождения в партком с разговорами и просьбами и началось пренебрежительное отношение Феди ко мне? Может, я в этом сам виноват? Может я - сволочь, демагог и тщательно маскирующийся карьерист? Может, я не понимаю, насколько я карьерист? Все понимают, а я не понимаю и просто щажу себя? Может, я начал конфликт с честным человеком, всеми - от управления трестом до совнархоза - уважаемым, приехавшим на Качканар, когда здесь звенели полчища комаров, гнилью испарений веяла тайга, когда не было здесь ни жилья, ни развлечений, с человеком, так сказать, первопроходцем Качканара? Может, он не огуливал тут девчонок - молодых специалистов - плодя маленьких булатовых, обречённых носить чужую фамилию?

Как на исповеди говорю: Булатов сволочь! Я, может быть, ещё не имею достаточно фактов, но я сердцем чувствую всю его мерзость!

И не карьерист я, друзья мои, не карьерист! Не был, не есть и не буду!

Но каким же неблагодарным я сейчас выгляжу! Федя за меня ходатайствовал, а я теперь взялся его оплёвывать, как в своё время начал оплёвывать того же Булатова.

  

Вот мне в связи со всем вышесказанным пришла сейчас такая мысль: умирать надо вовремя. Был человек, творил хорошие дела, все были от него в восторге. Умри он тогда во цвете своей славы, и благодарные потомки никогда его не забудут, начнут слагать о нём легенды и передавать их из поколения в поколение.

Живи он в средние века, его бы после смерти причислили к лику святых и рисовали бы на иконах с золотым нимбом над головой.

Умри он в эпоху империализма, и многие с радостью покупали бы его портреты, на которых он пил кока-колу или жевал с приятной улыбкой резинку.

Умри он в эпоху социализма, ему бы посмертно присвоили звание врага народа, а детей его и родственников распылили бы по необъятной нашей матушке России, и всяк плевал бы при одном упоминании его имени.

Умри наша дружба с Федей в то самое время, после его пламенной защиты, и я бы век вспоминал о нём как о замечательном человеке.

Но дружба не умирает своей смертью, дружба не знает, когда надо умереть поприличнее, повыгоднее для истории. Дружба рождается в делах, в делах же и умирает. Вечной дружбы не бывает, как не бывает ничего вечного.

Наша с Федей дружба хотела жить.

  

Заметил я за собой привычку: в разговоре время от времени этак пальцем как бы подтирать нос. Так всегда делал Федя, когда встречал неожиданное затруднение которое требовало поразмыслить.

Говорят, дети, когда любят, перенимают от старших, от родителей манеры и слова. Но, видимо, перенимать привычки своих друзей, подражать им мы способны в любом возрасте.

  

- Надо встретиться как-нибудь, - говорил Федя с улыбкой.