Глаза Елены Николаевны сверкали от удовольствия: "Так ему, начальнику!"

"Почему ей нравится, как Сухов ставит меня "на место"? Ах, да! Задето самолюбие. Процентовки, которые возмутили меня, это её работа и её ответственность. Она не должна была принимать, если они "липовые" или "черёмуховые".

  

- Мне приходилось сидеть за вашим столом, - продолжал Сухов. - Я знаю: не выполнишь план по капитальным вложениям, получишь нахлобучку от Главка; не подпишешь подрядчику "липовую" форму-2 - он перестанет работать на объектах. Сцилла и Харибда! - Павел Александрович затянулся и выпустил сизоватое облачко душистого дыма. Он курил только сигареты с ментолом. - Елена Николаевна! - обратился он к плановичке, - сколько в вашу бытность перебывало на заводе замов директора по капстроительству?

  

"Хамовит и смешон, - подумал я. - И вежливость его на исходе, только для затравки осталась. Был долгое время в начальниках, грубил, хамил, пока его не сняли".

  

Елена Николаевна не отозвалась, она боялась продолжать разговор о начальниках в моём присутствии.

  

- Так сколько, Елена Николаевна? - Павел Александрович подошёл к её столу.

- Двадцать шесть, - продолжая работать на счётах, ответила Елена Николаевна. - Сергей Иванович двадцать седьмой.

- А вы не путаете? Больше же было. А я под каким номером числюсь?

- Вы - восемнадцатый, Елисеевский - двадцать пятый, Шавинский - двадцать шестой.

- Вы никого не забыли? Давайте, я буду называть, а вы…, - настаивал Сухов, нисколько не смущаясь тем, что досужий разговор происходил в рабочее время, и я, их начальник, был рядом. Это уже выглядело как откровенный вызов.

  

Но то, что последовало за этим, было вызовом вдвойне.

Сухов и Елена Николаевна стали вспоминать всех замов директора по капстроительству. Каждая фамилия дополнялась оскорбительным эпитетом, а то и кличкой. Слышалось: "Нет, не Собачник!" Это тот, который увешал всю комнату наручными часами!" Или: "Нет, не Простак, Простак был сразу за Громобоем. Это тот, кто опрудился, сидя пьяным в кресле!"

Елисеевский был "Рак-отшельник". И только Шавинский не успел обзавестись кличкой.

"Всем были даны прозвища, - думал я, - как в деревне. Насколько же мои подчинённые презирали своих начальников! Как ещё они могли высказать своё отношение к бездарным неумехам и пьяницам, каковыми, видимо, мои предшественники и были.

Вот я поработаю и уйду. И мне дадут кличку. Рабочие 49-го треста называли меня беспокойным. Эти дадут прозвище похлеще: "Бешеный", например, или "Деспот", или ещё что-нибудь в этом же роде".

  

- У нас на заводе замы директора не держатся, - Павел Александрович сел за свой стол. - С одной стороны, обстановка не благоприятствует. С другой…, - раздумчиво говорил он, - кто к нам идёт? Или пьяницы, которых отовсюду гонят, или потерпевшие жизнекрушение. Вы-то, извините за нескромность, по какой причине к нам? Не это? - щёлкнул он под подбородком, что означало "вы пьёте?"