Тишина в ОКСе. За окнами переменный дождь. Оглушительно каркает ворона на заборе напротив окон.

Склонилась над документами Елена Николаевна - работает. Павел Александрович, подбоченясь, ходит от стола к столу и углублённо думает, как ему поступить. Ну не хочется Павлу Александровичу сидеть на виду у начальника и ничего не делать. При прежних начальниках он сидел в конторе механического цеха. Занимался оборудованием завода, очистными сооружениями, и никто его не тревожил.

А я в первый же день по приходе на завод потребовал, чтобы Сухова вернули в ОКС. Вернули. Был у нас с ним крупный разговор. Теперь Павел Александрович демонстративно ничего не делает, а я делаю вид, что не замечаю это. Глушим друг друга улыбочками и "любезностями" - кто кого.

  

Оксовские дела оказались страшно запутаны.

"Может, пойти в партком, к директору, - думаю я, - и сказать прямо: Отпускайте, товарищи, не могу". Скажут: "Тебя рекомендовал горком. Что ж ты там не отказывался? Знал, куда и на что идёшь… Ваших строителей работа".

  

Нагулявшись, возвращается Сухов. Наработавшись, Елена Николаевна смотрит в окно. Я и сам не заметил, что рабочий день идёт к концу, так увлёкся работой.

  

- Чёрт знает, что такое! - тихо выругался я, совершенно забыв, что сижу не один, и увидел, как враз - словно по команде - поднялись головы сотрудников. - Всё запутано и перезапутано, - повысил я голос. - Как только вы работали, товарищи? Объёмы работ - сплошная липа, процентовки оформлены небрежно. За что, собственно, вы платили подрядчику?

Ответа я не ждал, просто прорвалась досада. Но сотрудники, оказалось, ожидали этого. Павел Александрович и Елена Николаевна переглянулись: "Молчал-молчал, да и заговорил" - можно было прочесть на их лицах.

Елена Николаевна покраснела и уставилась в бумаги. Она смотрела и ничего не видела. Её большие светлые глаза в рыжих ресницах остановились; на лице с крупными чертами - испуг, на большом вислом носе - испарина; тонкие губы поджаты. Продолжить работу она не могла, ведь критика прозвучала в её адрес. Все документы сходятся на ней, она проверяет, она представляет к оплате.

Но Павел Александрович не собирался пасовать перед новым начальником. "И этот - как все, - подумал он, вставая и выпячивая грудь, как петух перед дракой. - Захочет бог наказать человека, делает из него начальника ОКСа"

Он встал, вынул папироску, общёлкал её о ноготь, вышел из-за стола, прихрамывая, с выпяченной грудью пошёл к печке-голландке в углу комнаты и закурил.

  

"И этот увечный, - беззлобно подумал я. - Они, наверное, и в городе есть, но там не так видны среди множества людей. А на периферии война до сих пор жива…"

  

- Не липовые, а черёмуховые, Сергей Иванович, - сказал Павел Александрович, потянувшись. - Липу в Дружной Горке вырубили ещё при Ритинге. Теперь палисадники забиты черёмухой, - и добавил с покровительственными интонациями в бархатном голосе: - Вот увидите весной сами, если дотянете: горит Дружная Горка белым пламенем. А какой аромат!