Ниночка, эта весёлая щебетунья, отзывчивая и кроткая, плачет?

Все разговоры тут же прекратились. Нина Большая подошла к рыдающей девушке, обняла её за острые плечики и увела за дверь, к вешалке.

Они долго там о чём-то шептались.

  

Шадринский Гусь, низко опустив голову, что-то негромко говорил себе под нос, не отрываясь от бумаг на столе. В этот миг он действительно был похож на гуся крутым, узким лбом и отрывистым горготаньем. Он сочувствовал Нине Маленькой и по-своему, по-гусиному, выражал это, бормоча что-то сожалеющее.

Александр Петрович покраснел ещё сильней, но не сказал ни слова, упрямо корпя над своей доской, наклонив голову так, что стал виден пробор на его лысеющей голове.

Римма Александровна переживала молча. Подняв голову и сняв очки, она искала глазами чей-нибудь сопереживающий взгляд.

Семён Захарович бесцельно перекладывал бумаги на столе, брови его были удивлённо изогнуты.

Нина Маленькая и Нина Большая вышли в коридор, и разговоры в комнате возобновились.

  

- Вчера она ездила к дочери, - медленно и как-то бархатно сказала Римма Александровна.

- Скорее всего - так, - кинул Семён Захарович.

- М-да, - буркнул Александр Петрович, не отрываясь от доски.

Шадринский Гусь продолжал бормотать себе под нос, читая какую-то бумажку.

  

Нина Николаевна вернулась первой, вскоре пришла и Нина Маленькая с красными глазами.

- Нина, - прерывая бормотанье, сказал Гусь, - если небе неможется, иди домой.

- Конечно, иди - успокойся, - заторопилась Римма. - Потом придёшь.

- А что ж, конечно! - отсутствующим голосом произнёс Семён Захарович и упёр руки в бока. К нему вернулось прежнее обычное "дверное" настроение. Он вертел головой и уже готов был куда-то лететь.

- Иди, - буркнул и Александр Петрович.

Нина Трандосир, ни слова не говоря, надела своё пальтецо с маленьким воротником-удавкой, натянула вязаную белую шапочку и вышла, медленно переставляя заплетающиеся ноги в сапожках на каблучках.

  

Тайну Нины Маленькой знали все, кроме меня.

  

Римма Александровна через стол спросила у Нины Большой:

- Что с ней?

- Отказал, - ответила та, отвернув остроносое личико, широкоскулое и горевшее каким-то исступлённым румянцем.

И опять всем стало понятно.