Подлетела Чайка, выручила меня, подошла, взяла фотографии, заговорила:

- Мой Сашка тоже фотографировал нас с дочкой в парке, у Белого озера. А это Наташа? А это вы, Римма Александровна? В новом платье. Я такого у вас не видела. Недавно купили? Вам идёт.

Как только Чайка с Риммой Александровной заговорили, затараторили, Александр Петрович поднял голову, в глазах его было презрение. Посмотрел-посмотрел, хотел что-то сказать, но промолчал и уткнулся в работу.

Всем было известно, что Петрович недолюбливает Римму. Говорит о ней: "Эта толстомясая работать не любит. Разложит перед собой с десяток смет, сидит, смотрит на них и ничего не делает".

  

Напрасно Петрович осуждает Римму. Она толковый и исполнительный работник.

  

Чайка, увидев недоброжелательный взгляд секретаря партбюро, отлетела к своему столу, а Римма стала собирать раскиданные по столу фотографии и складывать их в сумку.

После обеденного перерыва мы с ней остались в комнатке вдвоём, и она выплеснула своё горе. Безо всякого вступления начала она говорить о своих детях:

- Дочери 15 лет, учится в 9-м классе, постоянно болеет. Второй месяц лежит, в школу не ходит, не учится. Маленькой ещё перенесла полиомиелит, и вот памяти нет совершенно. Учит, учит… Закрыла книгу. Я спрашиваю: " Что учила?" Не отвечает. Отметки неважные. Большая уже девочка… Стала я её приучать к домашней работе, прибирать хотя бы в комнате. Отказывается, говорит, что больна. Болезнь или лень - трудно разобраться. Однажды попыталась заставить её вымыть пол. Не может: болит поясница и колени. Я не поверила, настояла на своём. Сама пошла в магазин. Прихожу, а она ползает на коленях по мокрому полу, моет и плачет. Не может, значит, стоять, а я её заставила. Расплакалась я вместе с ней.

Муж неважно себя чувствует, а теперь вот и Алёшка маленький заболел. У него после цистита началось недержание мочи. В садике дети над ним смеются, дразнят. Большая радость, если ночь "сухая". Как-то встал однажды утром и бежит ко мне счастливый: "Мама, я сухонький, я сухонький!"

  

У Риммы Александровны было бы и больше детей, но четверо умерли, не дожив до года.

Она рассказывала весь этот ужас ровным-ровным голосом. Она бы и ещё многое мне рассказала, но засобиралась домой.

- Если бы вы знали, как я несчастна! - только и вымолвила она, уже стоя в дверях.

  

Я знал, что фамилия Риммы Александровна - Князева, а дети, видимо, по отцу - Фроловы. Почему? Не расписаны, или вторая семья?

  

Оставшись один, я переживал то, что рассказала Римма Александровна. Крик души слышался в её прощальных словах, такая тоска по доброму слову, такое придавленное годами желание найти сочувствие, что мне стало не по себе.

Утром, едва успели раздеться и повесить пальто на вешалку за дверью, только начали рассаживаться по своим местам, перебрасываясь незначительными фразами о том, о сём, по заведённому у сметчиков, обычаю, как Нина Маленькая, стоявшая посреди комнаты, вдруг громко, навзрыд, заплакала.