Умер Володя Пиддячий.

На Садовой-10, в нашей бывшей конспиративной квартире, заколочены окна. Танька ушла на войну, Анна Ананьевна уехала куда-то к родственникам.

Самогонщица Лена Кириленко жила с младшей дочерью, всё там же, в Кривляном переулке. Ничего не известно было про старшую её дочь Галю.

Раевский был дома.

- Лиля не вернулась из Германии? - спросил я, зная, что это самое больное место родительского сердца Дмитрия Алексеевича.

Он покачал головой.

- И ничего не слышно?

- Ничего.

Погрустили. Выпили. Разошлись. И ни слова о подполье и партизанской страде, что два года тому назад нас всецело занимали.

 

Зашел повидаться с Ганной. Она жила теперь не у Пархоменок, а в Кривляном переулке, возле Лены Кириленко.

С Ганной что-то произошло в конце войны. У Широбоковых мне как бы между прочим сказали, что Ганна завела себе нового приймака-солдата, плотника средних лет.

У Ганны встретил меня лаем белый Бобка. Ганна вышла на крыльцо. Не сразу узнала, кто перед ней. Узнала - заплакала.

Вошли в хату. Девочка лет десяти сидела на скамейке у окна.

- Это моя Асенька, - сказала Ганна. - Вернулась из эвакуации. Поздоровайся, дочка. Это - Сергей Иванович, твой папа. Скажи ему: "Здравствуй, папа".

Девочка смутилась.

- Не надо, Ганнуся, - сказал я, голос дрогнул.

Ганна насторожилась, поняла, что я что-то прослышал, кто-то натрепал языком. Ничего у неё не было с … солдатом. Ну, заходили по соседству штабники закурить - и только. Ждала объяснения.

- Что "не надо"? - спросила она.

- Асенька знает, что папа бывает только один, - сказал я, гладя девочку по головке. - Все остальные - дяди. Зови меня просто дядя Серёжа.

 

Несмело положив вещмешок на пол, я, было, присел на порожке. Но Ганна пригласила за стол.

- Налить? - спросила она. - Ты пьёшь?

- Пью.

- Маленькую? Большую?

- Самую большую.

Она налила гранёный стакан. Я выпил и попросил ещё.

- Так много пьёшь?

- Много, Ганна, - признался я и, не притронувшись к еде, стал левой рукой свёртывать цигарку.

Дело не клеилось: табак просыпался, цигарка распадалась. Ганна, не говоря ни слова, отработанным мужским приёмом свернула и подала мне цигарку.

- Куришь? - спросил я.

- Только свёртываю. В госпитале надо было помогать солдатам, научилась, - говорит Ганна, щурится в улыбке и… чего-то ждёт.

- Пьёшь?

- Может, скоро начну, - с отрешённостью ответила Ганна и покосилась на Асеньку, внимательно слушающую разговор взрослых. - Говорят, стоит только начать. А там… и пойдёт-поедет. И "приймаков" менять: одного на фронт провожать, другого с фронта встречать.