Ноябрь начался утренними заморозками. Не имея тёплой одежды, мы, "особисты", страшно мёрзли. Проверке не было конца. Мы с Миловцевым отпросились у Комиссарова сходить в Полтаву, к своим, за продуктами, одеждой и… документами.

Отпуск был дан на трое суток, От Григоро-бригадировки на Днепре до Полтавы по прямой около ста километров. Вышли мы 12 ноября ранним холодным утром. Земля уже поседела от инея. Поля стояли пустые. Всё говорило о приближении зимы. Зима была и в моём сердце.

Нет между Лёськой и мной никакой дружбы. Вроде и не ругаемся, а общих тем для разговора не находим.

Отец Лёськи, директор харьковского завода, вернулся уже из эвакуации, но не к нему идёт Лёська, не к тётке, у которой жил в Полтаве, а к переводчице Надьке, мельниковой дочке, у него там сын. А где-то ждёт Лёську законная жена с ребёнком, тоже, поди, вернулась из эвакуации. Но Лёська родителям и жене не пишет, а спешит на фронт, сбежать от укоров отца и от сердечных дел.

 

Мы шли быстро, надо было к вечеру быть в Полтаве. Голод и холод подгоняли.

Не прошли мы и пятидесяти километров пути, а хоть обратно возвращайся: устали до невозможности, обувь разваливалась. Пришлось голосовать.

 

Поздно вечером мы въезжали в Полтаву. Не доезжая до воинского КПП, слезли с машины, обошли КПП вокруг: не было документов. Условились, где и когда встретиться послезавтра, и на Панянке разошлись.

У Кривляного переулка, вблизи дома Лины Васильевны, я не мгновение заколебался, но потом решительно зашагал в сторону Горы Марата.

Как мне объяснить свой приход Ганне, что сказать?

 

Пархоменковский Бобка встретил меня у калитки лаем, переполошил соседей.

- Бобка! - уговаривал я его. - Как тебе не стыдно, Бобка! Не узнал, на своих лаешь! Ну, хватит, хватит…

Дрогнула на окне занавеска. Минута - и на крыльцо выскочила - крылатой белой лебедью - в одной сорочке Ганна.

Объятия. Рыдания. Смех.

Замерли. Вилял хвостом Бобка.

Тягуче скрипели под ногами ступени.

Я сказал:

- Замёрзла…? Босая выскочила… иней.

По тёплому голосу, блеску глаз, особой крепости объятий Ганна не умом, а женским чутьём поняла, что дождалась своего…

- Идём, идём… Я тебя сейчас в тазу вымою. Переоденешься…

- Я ведь ненадолго… - смущался я.

- Мой…! Мой…! Хоть на час…! Хоть на ночь…! - Ганна задыхалась от прилива счастья. - Хоть… на вечность! Всегда мой…!