Ганна уже меня разыскивала. Она только что пришла от Широбоковых и привела с собой брата Петра. Сидели они при светильнике с бутылкой самогона на столе.

- Вот и он! Вот и мой муж! - такими словами встретила меня Ганна. - Сначала - к знакомым, а потом - к жене. А я-то бегаю, его ищу. Здравствуй, Сергей Иванович, партизан мой ненаглядный! - и шёпотом мне: - Открыться? - метнула она глазами в мирно сидевшего за столом Петра, свёртывавшего на руке свою резиновую кишку, с которой не расставался.

- Обождём, - так же шёпотом ответил я, не понимая, зачем так говорю и что имею в виду, не задумываясь, как воспримет мои слова Ганна.

Она посмотрела удивлённо и счастливо и моментально покраснела. А мне приятно было видеть радость на её лице.

 

- О! Да ты никак с трофейным оружием! - воскликнул Пётр, профессионал оружейник, и стал рассматривать немецкую винтовку, высказывая суждения по качеству отдельных её деталей.

Петя Бурмистренко выпил ещё и, очистив кишкой желудок, в полночь ушёл к себе.

Ганна с трепетом в сердце ждала этой минуты, она прильнула ко мне. Я мягко, но решительно отстранил её руки.

 

Всю ночь, до утра, просидели мы на ступенях широкой деревянной лестницы. Хлопала рядом дверь в пустующей половине дома мадам Пархоменко. Ганна рассказывала, что Наталья Всеволодовна под конец было передумала уезжать, но сын и дочь настояли. Плакали двойняшки Толик а Вадик: "Не хотим в Неметчину!" Белый Бобка забился под крыльцо, и выманить его оттуда так и не смогли. Сейчас Бобка лежал в ногах у Ганны, повиливая хвостом и посматривая на нас отнюдь не собачьими глазами.

Я зачем-то снова рассказывал Ганне свою жизнь, начиная с мальчишек и до призыва в армию. Всё это почему-то связывалось у меня с любовью к Кате.

Ганна болезненно усмехалась, как усмехаются несчастные, радуясь чужому счастью и жалея себя. И она стала рассказывать о своей первой любви, о муже. О рождении дочки.

 

Ранним утром я уходил по Горе Марата вверх, к Историческому музею, и оборачиваясь, видел Ганну, стоявшую у калитки и глядевшую мне вслед. Она верно, надеялась на что-то. Любовь… Как прогнать её из сердца?

Мне надо было зайти к отряду, в казарму, оставить там винтовку и отпроситься ещё на день, чтобы написать отчёт о подпольной работе.

Лунёв встретил меня известием, что отряду тоже предложено писать отчёт о боевых действиях.

- Позволь, - говорю я, - как же мне быть? Здесь отчёт и там отчёт - и надо быть всюду одновременно.

- Сам выбирай, - усмехнулся Лунёв. - Дано два дня на всё-про-всё. Дивизия уходит на новые рубежи, и отряд идёт с нею.

- Хорошо, не теряйте меня. Я отлучусь на полдня, потом сюда.

- Как знаешь, - смеётся Лунёв. - Мы будем писать сейчас.

 

В десять часов к двухэтажному зданию горкома партии нас, бывших подпольщиков, собралось человек двадцать. Каково же было наше удивление, когда к нам подошёл дядя Ваня.

- Привет славным подпольщикам! - бодро выкрикнул он. Гробовое молчание было ему ответом.