- Мы были в подполье, по ночам ходили и листовки расклеивали, - продолжала Надя. - А как я ходила с листовками, знает, наверное, только Лёся Миловцев. Молодая женщина, одна, с листовками за пазухой в ночном городе… Боялась ли я? Боялась. И тогда со мной пошёл Гаманенко. Ночью в Ломаном переулке, когда мы напоролись на немецкий патруль, у Гаманенка было оружие, он отстреливался.

- Ты так говоришь, Надежда, что можно подумать…

- И думать нечего. Я люблю этого человека. Жалко, что ты, Серёжа, его не разглядел. А он о тебе самого высокого мнения.

- Это он тебя сейчас ко мне подослал? Дети - только предлог?

- Погоди… Я чувствую, что ты хочешь рассказать о его "дружбе" с оккупантами, о том, что он проклинал советскую власть. А кто бы осмелился её похвалить? Гаманенко рассказывал, что был случай при монтаже кранов, когда он тебя от смерти спас. Визнер собирался передать тебя в гестапо, а Гаманенко поручился за тебя. Не жить бы тебе, Сергей Иванович, помни это. Я готова поручиться за Гаманенка, если уж другого поручителя не найдётся.

- Ладно, Надежда, я поручусь за него. Пусть завтра подходит с тобой к горкому, будем писать отчёт. Не надо ему никуда уходить.

 

Детишки Надины действительно приболели: кашляли сильно. Широбоков достал лекарства. А Степанищева он не застал, тот ушёл в военкомат.

 

Однако Гаманенка в Надиной квартире мы не застали. Оставил на столе коротенькую записку: "Прощай, Надя. Ухожу. Не хочу маскироваться под подпольщика. Как меня разыскать в Харькове, ты знаешь. Гаманенко"…

 

Было 21 сентября 1943 года.

В эту ночь Полтава не спала. Война уходила на Запад. Артиллерийская канонада становилась всё отдалённее, всё глуше. Одетый в немецкую длиннополую шинель, с винтовкой за плечами, я шёл в политотдел 66-й Гвардейской дивизии.

Наивняк ты, наивняк, Серёга Басов. Ну, какого чёрта ты попёрся в политотдел? Позабыл, какими бывают партийные чинуши? Пора бы отбросить свои молодые мечты о справедливости. Семёна Кравченко из тебя никогда не получится.

Забывай, Серёжа, свои красные звёзды на рукавах. Политработник ты был случайный. Напрасно тебя хвалили в училище, называя "прирождённым политруком" и даже ещё громче: "проповедником". Документов у тебя никаких, партбилет ты сам уничтожил в смертной камере перед расстрелом. А что касается обстоятельств плена, то это ещё надо доказать, что ты не сам сдался, а был взят раненым на поле боя.

Ты был членом Подпольного партийно-патриотического комитета и руководил кем-то? Да ты тут, под крылышком у фашистов, мог себя называть как тебе вздумается. Какое это имеет значение?