У Жоры на лице брезгливая усмешка: жар золотых зубов во рту; безобразно широкое тело; грязные ручищи, низкий лоб орангутанга. И весь он, пропахший сивухой и потом, выглядел отвратительно.

- Да я плевал на вас! Я свой отряд организую. Прогоняйте, морды! Поналезли, свинячий сброд, комиссария!

 

Между тем, решение отряда было единодушным: изгнать. Двух других - напарников Жоры - лишили оружия, но в отряде оставили. Жору же выдворили по тропе за Болото.

 

- "Фомку" хоть дайте, раз "пушку" отобрали… - тоненьким голоском просил Жора.

- Знай себе иди да не оглядывайся, - напутствовал его грузин Гога. - И дорогу сюда позабудь. Слышишь?

- Слышу, морда, - огрызался Жора. - Попадёшься ты мне, фраер, должок верну.

 

- Напрасно отпустили, фрицев приведёт, - сказал Серьга. - А и не приведёт - всё равно стоянку надо менять.

- Вернётся, - заметил кто-то из партизан.

- Ну, нет.

- Баба тут у него, вернётся к ней.

- Не бреши. Кто такая?

- Риша.

- Какая Риша? Наша толстуха Риша, повар…?

 

Риша - третья по счёту женщина в отряде. Очень полная, она несла на своём большом теле удивительно хорошенькую, словно фарфоровую, головку. Звали её Екатериной, а Риша - было её ласкательное прозвище. С кем она пришла в отряд, никто не знал. О себе она ничего не рассказывала. О других не расспрашивала. С Жорой их часто видели, он от кухни не отходил. Стоило кому-нибудь переброситься с Ришей словечком, как у Жоры возникали "большие" глаза и желваки ходили ходуном.

Выход отряда на боевую операцию на Рублёвскую дорогу в августе Сорок Третьего года запомнился мне надолго. Не потому, что эта операция была первой и последней в истории отряда, и не потому, что она была какой-то особенно результативной, если не считать перспектив для оправдания в будущем типа "я - партизан". А потому, что в этой операции проявилось лицо отряда, полууголовное, полугероическое.