- Могу и сейчас, Коля. Беда в том, что мы действительно придём на Запад мстителями, а не освободителями. И тем заслужим ненависть на века. Нас, истинных освободителей Европы и мира от фашизма, назовут поработителями. И когда-нибудь с позором вышвырнут…

- Да ты, Серёжа, в пацифисты подался… Уж извини меня.

- Извиняю, Коля, извиняю. Всяк доходит до истины на своей шкуре.

 

Под видом электрика Широбоков сходил в монастырь и принёс досадную весть: два дня тому назад немцы вывезли склад. Широбоков видел пустующие монастырские помещения, кельи, трапезные, подвалы. Гарнизон в десяток солдат оставался у зенитного орудия и крупнокалиберного пулемёта.

 

Остатки ночи хлопцы отдыхали, а я походил по Панянке. Надо было повидаться с заводскими ребятами и Линой Васильевной.

 

Зрение Лины Васильевны за последнее время сильно ухудшилось. Сначала она не могла понять, кто перед ней, а когда поняла, то долго и безутешно плакала. Жила она впроголодь. Всё, что можно было продать, снесла на толкучку.

Варина комната была закрыта на висячий замок. Было больно спрашивать о Варе у Лины Васильевны, не посвящённой в тайну квартирантки и её гибели.

- Вари как всегда нет? - спросил я.

- И давно, Серёжа, её нет. Не знаю уж, что и подумать. Не заявить ли в полицию? Да не терплю я этих жандармов.

Захотелось подбодрить старуху, и я сказал:

- Варю я как-то видел мельком. Она уехала вместе с частью. Так что можете сдавать комнату кому угодно. Если некому, то я могу порекомендовать одну хорошую девушку, которая ушла от матери.

- Как некому, Серёжа? Всё время приходят, спрашивают.

- Да? И кто ж такие? Надеюсь, не…?

- Немцы? Да я их на дух не переношу. Один тут… из наших, - она перешла на полушёпот. - Только не велел никому сказывать. Скрывается он… Бывший капитан войск НКВД.

- Вот как! - только и смог промолвить я, а по телу - холодная дрожь. - И о чём же он вас расспрашивал? И что вы ему говорили?

- Спрашивал: кто здесь жил раньше. Я сказала, что протоиерей, он и отстал. А то ходил всё…

- Про Варю… спрашивал?

 

Я коченел от холода во всём теле, всегда сопутствовавшего принятию большого и, конечно, необдуманного решения. Однако такие решения почему-то всегда оказывались на редкость удачными при выполнении. Я думал о расправе с дядей Ваней. Сейчас это можно было легко сделать, знать бы только, где он ходит. Да, конечно, он находится под опекой гестапо, а я - человек из леса и поэтому вне закона. Но со мной четверо вооружённых товарищей в немецкой форме.

 

- По имени Варю называл? - допытывался я, не замечая, что перехожу границу дозволенного, но остановить меня было некому.

- Нет-нет! - замахала руками Лина Васильевна. - Опомнись, что ты говоришь, Серёжа. Как это можно спрашивать энкавэдисту о гестаповке?