Проходя мимо дома Лены Кириленко, заглянул в освещённое окно. И увидел всё ту же картину: толстая, рыхлая, с нездоровыми мешками под глазами Лена варила самогон. Немец-квартирант в сапогах лежал на кровати. Поодаль сидела Наталка, младшая дочка Лены, с книгой в руке. Старшей - Галины - не было, по-видимому, она так и не вернулась домой. Хорошо бы увидеть её и взять с собой в лес. Но для этого надо было идти на завод, узнавать, где она теперь живёт: у Шуры Пасько или на огороде у дяди Вани, а времени у нас было в обрез. 

 

Мы шли к Широбокову, чтобы через него задействовать подпольщиков для разведки склада в монастыре.

 

Иванов монастырь и в темноте белел на горе над Болотом: колокольня - что гигантский заострённый берёзовый кол, ржавеющие луковицы куполов.

 

Проходили мимо дома мадам Пархоменко-Кобылиной. Белый Бобка из-за ограды по-прежнему облаивал каждого. Наша немецкая одежда вызвала у него приступ особенно яростного лая. Во дворе играли двойняшки Вадька и Толик.

 

В окнах Ганниной комнаты чуть теплился желтоватый свет. Зайти бы. Представляю, с какой бурной радостью встретила бы она меня. Как-то незаметно мы стали друг другу необходимы. Вместе с теплотой в сердце это чувство вызывало боль: непреодолим был порог из слов: "о порядочности не договариваются", сказанных в разгар объяснения, машинально и непродуманно. Не очень-то веря им, зная собственную влюбчивость, я, тем не менее, следовал им неукоснительно.

Ганна пожаловалась Лине Васильевне на мою "невнимательность". Был крутой разговор с Ганной, мы договорились, что на людях мы будем вести себя, как муж и жена, и оказывать взаимные знаки внимания, но не больше.

Двое молодых, тридцатилетних, мы жили в одной комнате. Кто поверит, что между нами ничего не было? Жизнь так коротка и так сложна, что невозможно было не ответить на чувство встречным чувством, пусть даже один единственный раз.

Мне никогда не забыть, как провожала меня Ганна, когда я уходил в лес. Без слёз и причитаний, по-мужски, не расспрашивая, куда и зачем я иду. Точно так же провожала меня через год после женитьбы Катя, когда я убегал из Кыштыма на волю. Такое не забывается.

Не знал, и не знаю, за что я полюбил свою Катеньку. Может, за особую симпатичность, свет и тишину её лица. Я ей ни разу, помнится, не сказал слова "люблю". А ведь раньше: чуть только понравится девушка, это "люблю", выскакивало из меня, как чёртик из табакерки. Увлекался я многими красивыми девушками, и ни одну из них я не забыл.

Не блистая особой красотой, Ганна была правдива, честна и смела. Особой стройности в её фигуре не наблюдалось, да и лицо - самое обычное. Но большие зеленовато-голубые властные глаза были очень хороши, как и копна тёмно-русых вьющихся волос.