Из конторки вылез жуком-раскорякой коренастый и широченный человек в синей спецовке мастера, со штангелем в карманчике и напустился на Шуру.

- Это ты меня хлеба лишила?!

- Герр Болль лишил, а не я. У тебя были прогулы, мастер Безотосный, - ответила Шура и невольно попятилась под злобным взглядом мастера.

- А Семикин работал? А Лымарь? - выкрикивал мастер, сжимая кулачищи. - А Козуб работал? А Ефим Мороз? - перечислял он имена всех прогульщиков и наступал на озорно усмехающуюся девчонку, готовую упорхнуть за верстаки к слесарям. - Я тебя принял на работу ради твоего отца, а ты?! Так-то ты понимаешь благодарность и уважение к старшим!

- Кто не работает, тот не ест, пан Безотосный! - скалила зубы табельщица Шурка Пасько.

- Так то ж лозунг большевиков! - опешил было мастер.

- Ты три дня пропадал по опошням да санжарам, а ущерб нести немецкому рейху? Ишь ты какой! - издевалась Шура и всё утягивала за собой мастера к группе молодых рабочих, с интересом наблюдавших эту сценку.

- Я честно работал! Честно! Не как твой Лымарь! - бушевал Безотосный, не понимая Шуриных насмешек и её мнимую заботу об интересах немецкого государства.

Мастер Безотосный всю жизнь проработал на этом заводе. Упрямый и своевольный, он не пожелал ехать на восток, чёрт-те куда от своего нового, строенного на века, дома.

Не столько из желания выслужиться жал он на рабочих, требуя хорошей работы, сколько по привычке всегда быть требовательным. Оттого и восстановил всех в цехе против себя. Безотосный, кажется, не понимал, что всё изменилось, и продолжал работать по-прежнему, как это было при советской власти. Конечно, он был у начальства в чести.

Шура была лишь исполнителем воли рабочих, желавших наказать мастера, когда поставила ему в табеле прогул, а герр Болль за это лишил его хлеба.

- Ты…! Ты… комсомолка! - вскрикнул Безотосный и осёкся, поняв, что проговорился, сказал вслух то, о чём молчали все в цехе. Шура вдруг покачнулась, как от удара, и, подхватив буханку хлеба, пошла на мастера, горя гневом.

- На…! Жри, сволочь немецкая! - сунула она ему в лицо свою буханку. - Вторую получишь, когда донесёшь на меня в гестапо! - задыхалась она от подступившей ненависти. - Предатель!

- Я…! Я буду жаловаться… - сдавленно проговорил Безотосный, ища сочувствия на лицах подступивших рабочих, и не находя его.

А Шуру понесло.

- Да хоть самому псу Гитлеру! Хай сдохнет! - прокричала она и в слезах убежала за станки, в толпу рабочих.

Безотосный не знал, что делать с Шуриным хлебом, положил его на краешек верстака, обитого железом.

- Я что… Я, как все, - вымолвил он в страшной растерянности и шаткой старческой походкой, согнувшись, побрёл из цеха.