Мы живём под немцем и работаем. Дневная жизнь наша - это жизнь мирных граждан: с виду мы покорны, а в душе - ненависть. Заставляют нас работать, мы подчиняемся, но ночью… Ночью мы - мстители-партизаны. Мы, скрываясь, наносим вред фашистам, тихо, в самые болевые точки. И никого из нас обвинить нельзя, потому что нельзя поймать.

И если в наш адрес прозвучит: "Да вы ни черта не делали! Вы отсиживались, мирно сотрудничали с немцами, ждали, когда вас освободят", мы найдём, что предъявить.

- Что же, по-твоему, получается, что немцы будут пускать цех за цехом, а мы им и помешать не сможем?

- Ночью же…

Нет, не понимал я Широбокова. Я полностью был согласен с тем, что ночью, тихо и скрытно нужно наносить удары по оккупантам, как это делал Семченко, как это делали те, кто подсыпал песок в буксы, как делали те рабочие, которые саботировали установку станков, создавая всевозможные препятствия. Но послушно делать то, что тебе приказали днём - это было не по мне. Такая теория "тихой борьбы" меня не утраивала, тем более, что я не видел её результатов.

И впервые мне пришла в голову мысль, что надо искать дорогу в "лес".

- Зайдём ко мне, в Старомеханический, - предложил Широбоков.

Цех был невзрачный, полудеревянный. Рабочие кучковались у стены и у ворот. Увидев своего начальника, заулыбались: Широбокова здесь любили.

На возвышении, за стеклянной конторкой, сидел белобрысый немец - начальник: белые поросячьи ресницы, оловянные глаза. Сбоку сидела девушка с пышными огненно-рыжими волосами и помятым лицом.

- Мой немец герр Болль и Любка, переводчица, - сказал Широбоков. - Ты походи по цеху, подожди меня.

Немец пальцем поманил Широбокова. И тот с улыбкой поспешил в застеклённую конторку.

Цех работал: крутились станки, за верстаками стояли рабочие, слесарили, - стоял производственный шум, каковой любого мог убедить, что здесь ни о каком саботаже не может идти и речи. Только внимательно присмотревшись, можно было заметить, что станки крутятся впустую: детали лежали рядом. И ещё я видел, что движения рабочих были, словно на замедленной съёмке, скованы подневольной работой. Здесь претворялась в практику теория "тихой борьбы".

В цехе выдавали хлеб.

Возле конторки собрались рабочие во главе с бригадиром.

- Вася! Маслик! - окликнула бригадира высокая, плечистая, коротко стриженная дивчина в сером коротком платье.

- Иду, Шура, иду! - отозвался Маслик и, вытирая рукой пот с лица, направился к конторке. За ним потянулись рабочие, но Маслик остановил их: - Не мозольте глаза, - сказал он, полуобернувшись. - Хлеб я на всех получу и вынесу. Козуб, отведи хлопцев в слесарку, там обождите.

Маслик подошёл к Шуре, и они о чём-то коротко, но серьёзно переговорили, причём светлые глаза Шуры округлились, а Маслик вытирал и вытирал грязной рукой лицо, влажное от масла и пота.