- Всех коммунистов, большевиков и бандитов-партизан - на виселицу! И в Полтаве будет полная тишина, - говорил один.

- Нет в нашей Полтаве партизан! - спорили с ним. - Всех уничтожили!

- Нет, Миха, партизаны есть!

Один раз выбежали гестаповец Миха и Коваленкова жена, стали целоваться.

- Бросай ты его, Клавка, айда со мной жить, - уговаривал он. - Что ты в нём нашла? Рябой, злобный, да к тому же, ещё и неудачник. Он за "соловки" всем мстит. Вот ты мыкаешься с ним из района в район. Сказать, почему?

- Скажи, если знаешь.

- Они в лагере, в Бахчисарае, в Крыму, с одним своим корешом комиссара заложили немцам. За буханку хлеба. А комиссар из-под расстрела сбежал. Как на крыльях. На виду у всего лагеря, и "никто не видал". Кореш-то сам из русских, Власов, был против. Комиссар этот будто бы пощадил их, когда они драпанули из части. Суд приговорил к "вышке", а комиссар своей властью отменил: живите. Комиссары тоже разные человеки бывают. Кореш подался в РОА, пулю ловить, а твой Кирюха боится, как бы его комиссар этот сбежавший не пристукнул из-за угла. Вот и меняет всё время место жительства.

- Брешешь, Миха. Никого мой Кирилл не боится, за то и люблю.

- Хочешь, спроси у него сама. Он же спит с наганом в руке. Не так?

- Да вы помешались на партизанах да на наганах. Зальёте зенки…

- Дура ты, Клавка. Погляди, в каком доме живёте: нище и голо. А у меня в самом центре квартира из пяти комнат: пианино, зеркала, ковры, шёлковое бельё, одних платьев - целый шкаф.

- Надо хорошенько подумать, Миха.

- Ну, дело твоё: думай. Да не затягивай с ответом. А то как бы…

В полночь компания засобиралась уходить, Кирюха Коваленко - с ними. Собралась было и Клавка, но Кирюха ей не позволил:

- Сиди дома, лярва. Приду, поговорим, выясним: чья ты жена: моя или Михина.

- Чего ты выдумываешь, Кирилл? - вступился за Клавку Миха. - И прошу: не трогай Клавдию.

- Ша, Миха! Не забывайся…!

Компания, распевая песни, двинулась к реке.

Возвращался пьяно шатающийся Коваленко один: китель нараспашку, кобура пистолета сбилась на живот.

Стою посреди улицы, жду. Коваленко падает, встаёт… падает, встаёт… Наконец увидел меня, заорал:

- Кто такой? Прочь с дороги! Забыл про комендантский час?!

Бесчувственное равнодушие вдруг овладело мной, как тогда, в эшелоне с "Моряком".

Трудно убивать человека даже и по приговору, ещё труднее - без приговора, только из чувства мести. Во мне с детства было заложено милосердие, я всех жалел. Даже если кто-то был виновен, я старался найти для него оправдание.