Ещё раз позвонил Шмонин, поторопил с доставкой "языка". Я ответил, что выходим уже. Но ушли совсем недалеко от передовой. Попалась кем-то обжитая пещера в скале - сделали привал.

Я не спешил. Никогда ещё у меня в разведке не было столь тяжёлых потерь. Я ещё не разобрался в себе, не понял, чего хочу, почему медлю. А когда понял, ужаснулся. Во мне говорила месть.

Пленного развязали, присветили фонариками. Пожилой человек, лет шестидесяти: тусклые прищуренные глаза с ледком, седая густая шевелюра, стрижка под бокс - а ля Керенский, виски гладко выстрижены, седые усы - "соплячки" на манер гитлеровских.

Черников и Жора приводили френч оберста в относительный порядок, прикалывали нашивки и оторванные железные кресты.

- На каком языке говорить будете? - спросил я по-немецки. Оберст молча растирал запястья рук со следами Тарасовой бечевы, будто и не слышал вопроса.

Жора повторил то же самое по-французски.

Я ещё раз взглянул на документы оберста. Интересное у него было имя, русское. Хотя оно могло быть фальшивым. Какой же бывший русский белогвардеец, воюя на стороне врага, против своих же, русских, посмеет назваться подлинным именем?

- Служите немцам и не выучили их язык? Маловероятно, - проговорил я. - Всё же придётся отвечать, господин полковник.

- Ни на каком языке я с вами говорить не намерен, - на число русском, хотя и с лёгким акцентом, чересчур правильно выговаривая слова, сказал оберст. - Ведите в ваш штаб.

Мне ничего не стоило шлёпнуть оберста там, в землянке, да и здесь… ещё не поздно. Дальше фронта не пошлют, больше взвода не дадут. Я спрятал руки за спину и стиснул их. Сдерживая волнение, боясь, что не совладаю с собой, я прошёлся по обширной пещере.

Все мы, не только я, тогда думали, что выброшенные за границу буржуазно-белогвардейские захребетники канули в тартарары, и им больше не появиться. Ан, нет, подули ветры немецкой оккупации и… вылезли! И наш оберст был одним из них.