В материаловедении установлено, что если нагреть сталь добела, а потом медленно охладить, то получится мелкозернистая прочная структура. Но если охлаждать быстро, то сталь станет твердой, но хрупкой.

Конечно, аналогии стали и человеческой души - большая натяжка. Человеческая душа - материя чрезвычайно сложная, во многом таинственная даже для учёных и врачей. Но она так же, как сталь, подвержена изменениям и сдвигам в стрессовых ситуациях. И кто может поручиться, что человек, оступившийся и совершивший проступок, за что ожидает высшей меры наказания, не изменился духовно в промежуток между прочтением приговора и приведением его в исполнение? Изменения могут произойти в лучшую, а могут и в худшую сторону. Если - в худшую, то приговор оправдан. А если в лучшую?

Я довольно долго наблюдал за Чистяковым после Кировограда. Его поведение в боях было обнадёживающим. Разве он не выносил раненых с поля боя? Выносил… Да ещё как! Под огнём! Но я не представлял его к наградам, а надо было. И вот финал: струсил и стрелял в себя.

  

В те минуты пока военфельдшер дописывал акт о членовредительстве, я, наблюдая за Чистяковым, решал, как быть. Что происходило сейчас в душе Чистякова? Он знал, что его вскоре расстреляют…

  

Военфельдшер закончил писать акт, подсунул бумагу мне на подпись.

  

Я командир, а на передовой командир не только носитель власти, но и судья. Это огромная ответственность. И мерилом правоты моего решения служит боеспособность подразделения.

Я отозвал военфельдшера в коридорчик, без труда убедил его не предавать огласке членовредительство Чистякова.

Мы вернулись в избу. Чистяков всё так же безучастно стоял посреди комнаты. Под ногами у него лужица крови. Военфельдшер молча взял его руку, обработал рану, забинтовал.

- Слушай нас, Чистяков! - глуховато, но торжественно сказал я.

Самострельщик смотрел на нас во все глаза. Мы стояли, выпрямившись, мы были судьями, произносящими приговор. Но наши размягчённые лица позволяли Чистякову надеяться…

- Вот акт, по которому тебя могут расстрелять, - продолжил я.

Сложив бумагу пополам, я разорвал её, потом, сложив половинки, разорвал их, потом ещё и ещё, пока в руках не остались мелкие клочки. Я бросил их на пол.

- Понимаешь, что мы решили, Чистяков? Мы ничего никому не сообщим о твоём ранении.

Чистяков часто-часто заморгал. Того и гляди заплачет.

- Не клянись, не нужно. Клятва, дважды произнесённая - ложь. Иди в роту, в бой. Ещё раз надумаешь покончить с войной - бери выше, в висок.