Оглушающе пахло колбасой с чесночком и свежеиспечённым хлебом. За буфетной стойкой - бутылки с коньяком, водкой, винами всевозможных марок.

- Что угодно господину? - повторяет Верка.

- Я есть хочу, - говорю я и смотрю ей в глаза.

- Да, но мы не кормим бесплатно! - повышает голос Верка и бросает призывный взгляд в раскрытую дверь - вход в недра заведения.

- Отпустите в долг. Моя фамилия Басов.

В глазах Верки мелькнул испуг и сменился радостью.

- Серёжа, это ты?! Откуда? Что с тобой?

- Я, я это, Вера…

- Проходи сюда, - она показывает на дверь. - По коридору - вторая дверь справа. Там всё: ешь, пей, и жди меня. С прислугой не разговаривай.

"Предаст? Нет, не должна. В случае чего - в окно и через двор…"

- Ну, рассказывай, - через пару минут подсела ко мне Верка.

- Я - весь на виду. Неужто не понятно?

- Откуда ты?

- Обратным ходом с войны, Вера. Ты лучше расскажи, как дошла до такой потрясающе роскошной жизни?

Вместо короткого, прямого и весёлого ответа, который я ожидал услышать от прежней Верки Колесниченко, она начала пространно рассказывать о своей жизни.

Первый муж умер, второй пропал без вести на Финской войне. Сейчас она третий раз замужем. Муж работал снабженцем и эвакуироваться на восток не пожелал. Остались в голодном Харькове. Надо было как-то жить. Муж выхлопотал разрешение открыть колбасное "дело".

Она говорила, не оправдываясь и, одновременно, не виноватясь. Суди, мол, сам, если имеешь на это право.

Третий муж за четыре года? И это у Верки Колесниченко, крайне разборчивой в мужчинах? Что-то здесь было не так.

Верка поняла, что дальнейшие расспросы не в её интересах, и призналась:

- Плыву по течению, Серёжа.

- Куда? На Унтер-ден-Линден?

- А что было делать, когда пришли ЭТИ? - вскинулась она. - Что вообще было делать в этом голодном, погибающем городе? Сдохнуть с сознанием своего великого патриотизма? Я хотела жить!

- И это ты называешь жизнью? - я обвёл рукой комнату. - Тебя, Вера, не узнать. Прикрой ты к чёрту эту свою фашистскую забегаловку и …!

- Говори! Чего ж ты замолчал? В том-то и дело, что ничего после "и…" быть не может. Мы живём под немецким сапогом. Всё задавлено. Одни дома терпимости процветают. Где она, наша советская власть? Где партия? Мертвящая тишина: ни одного подпольщика или партизана. Заводы умерли, в том числе, и наш ХЭМЗ. Твой Дом Проектов сгорел, Госпром взорван. Всё умерло. Живём по инерции: несёт течение куда-то - и ладно.