Обустроив наш маленький Ташлыярский рубеж, в полдень 9 мая я со своей группой вышел на поиски нашего 426-го полка. Мы должны были присоединиться к своей части, воинская дисциплина требовала: быть под знаменем своего полка.

Мы не обсуждали случившееся вечером и ночью и не считали свои действия героическими. Такова уж психология человека: происходящие события быстро становятся прошлым, а прошлое уже не кажется чем-то особенным, возможно, потому что совершались эти поступки в состоянии отключённой нервной системы. Только сейчас, по прошествии трёх десятилетий, я начинаю понимать, сколько героических поступков тогда совершили мои ребята.

Мы шли, не обращая внимания на вражеские самолёты, летающие над нашими головами, не думая, что нас могут ранить или убить. Мы не верили больше в смерть, она была пройденным рубежом. Внешне это выглядело безрассудной смелостью, а в действительности являлось безразличием - обычным состоянием на войне.

Блуждать по тылам армии, только что отступившей в панике, грустное занятие. Всюду валялось и гибло воинское добро: брошенные склады, полные продовольствия и боеприпасов. Бродили солдаты, отбившиеся от своих частей, топтали мешки с рисом, сухарями, мукой и сахаром. И так было жалко брошенные припасы, особенно сухари, что хоть снова проявляй "революционную целесообразность".

К вечеру мы набрели на какое-то странное подземелье. Возле него шла таинственная работа. По наклонному съезду в подземелье спускались автомашины, нагруженные мешками с продовольствием и ящиками с боеприпасами. Выезжали они оттуда пустые. Работа совершалась в полной тишине.

Мы спустились в подземелье. Склад представлял собой пещеру с высоченными потолками. Все были заняты спешной работой и не обращали на нас никакого внимания. Разгрузкой командовал какой-то батальонный комиссар. Кажется, я встречал его в Политрезерве, на Колонке.

Я подошёл к нему, доложил, кто мы, и попросил разрешения накормить бойцов чем-нибудь. Нам дали по полкотелка риса.

- Вы только здесь не располагайтесь, товарищи, - предупредил нас батальонный комиссар. - Здесь нельзя разводить огонь. И, вообще, шагайте-ка вы туда, откуда пришли, да побыстрее!

Отведя меня в сторону, он добавил:

- Уводите своих, младший политрук. И позабудьте, что вы здесь были. Вы меня понимаете? - понизил он голос.

- Понимаю, товарищ батальонный комиссар, - ответил я, хотя ничего не понимал.

Спустя много лет, сопоставив место с событиями, узнаю я, что находился у входа в знаменитые впоследствии Аджимушкайские каменоломни.

Через час мы встретили большую группу комсостава, направлявшуюся в Керчь. Среди них был и комиссар нашего полка Лаптев.

- Нет больше полка, младший политрук. Не ищите, - сказал он.

Левая щека его конвульсивно подёргивалась, а рука была холодна, как у мертвеца. На лице отражалась внутренняя боль, он с трудом сдерживался, пытаясь говорить спокойно.

- Полк рассеян. Дивизия потеряла знамя и подлежит расформированию. Командующий армией убит на своём КП первым же снарядом.

- Что дальше делать? - спрашиваю я холодно. Это удивило Лаптева: брови его полезли вверх.

- Приказ: отходить.

- Куда?

- Оставляем Керчь, младший политрук.

- Понятно… Драпаем за пролив, - сказал я. - Что же произошло? Мы были так сильны.

Лаптев не отвечал.

- Ну, так вот, - проговорил я, оглядев своих бойцов, ожидавших меня чуть поодаль. - Раз ни полка, ни дивизии больше не существует, вы мне больше не начальник. Нет полка, но есть остатки роты. Мы пойдём драться. Прощайте, старший политрук.

- Куда же вы? - спросил он.

- Туда! - неопределённо махнул я рукой.