Больше стрелять не пришлось. Произошёл тот перелом в настроениях, в состоянии духа, когда страх побеждается ещё большим страхом. Толпа пришла в себя от панического ужаса. Заработали лопатки, полетела земля - люди окапывались. Во главе становились командиры. Появились взводы, роты, батальон. Новые толпы, наткнувшись на линию окопов, останавливались сами.

Я ходил вдоль линии обороны вместе с Лёвой Горлиным. Слушались меня беспрекословно. За плащ-палаткой, накинутой на плечи, не были видны политручьи нарукавные звёзды, а только светились "кубари", и все обращались ко мне, называя "лейтенант".

К полуночи у меня собрался полк, если не больше, с миномётами и орудиями. Я назначил командовать правым флангом лейтенанта в обхлёстанной шинели, левым флангом - боевитого майора. Они, собственно, могли бы командовать и без моего назначения. В чрезвычайных обстоятельствах командирами становятся те, кто сумел подчинить своей воле остальных, те, кто знают, что надо делать.

Расстрелянный паникёр лежал в стороне, к нему не подходили. Надо было составлять акт: кто и за что его расстрелял. Я знал, что мне придётся отвечать по всей строгости закона, и был к этому готов. В душе ворохнулось сожаление и тотчас же заглохло. Я поступил правильно, у меня не было другого выхода. Отвечу, если придётся, и перед трибуналом.

Нужны были документы расстрелянного. Я подошёл к нему, лежавшему ничком, перевернул, вынул из нагрудного карманчика удостоверение личности, другие документы.

Я не назову его имени, звания и должности. Он был в годах, в немалом чине, при заслугах. Из документов я узнал, что у него в Томске осталось двое сыновей - ещё совсем маленьких пацанов.

Мы составили акт, и все подписались. Паникёра зарыли. Документы я передал писарю, оказавшемуся среди бойцов, не сказав, что это документы расстрелянного. Нигде не сказал я про это и потом. Написали, что погиб в борьбе с захватчиками. Пусть сыновья вырастут, считая, что их отец погиб геройской, а не позорной смертью.

Акт я сохранил у себя. Не знаю, что бы на это сказал мой учитель и наставник Семён Сергеевич Кравченко. Но я выполнил свой долг, я сделал то единственное, что мог, и я считал себя правым.