Мы вышли к морю уже перед закатом. Скалистый берег, умиротворённая гладь, ленивая волна ласкается к берегу. По очертаниям огромной полукруглой бухты догадываюсь, что мы у Казантипского залива. А выступающий мыс слева - мыс Казантип - самая северная точка Керченского полуострова. Мыс - это тупик, ловушка для нас, и мы решаем идти на восток по берегу залива.

Ниязов всё больше и больше отстаёт от нас, а с ним и Лёва Горлин. Спешить нам некуда, скоро станет темно, и тогда мы будем в полной безопасности. С темнотой придёт приказ. Он не может не прийти. Есть же у нас какое-то командование? Во всяком случае, было. Не могло оно бесследно испариться. Дадут приказ остановиться. Наверное, подтянули резервную Московскую армию. Какие только мысли не приходят в голову - всего надумаешься. А, может, это ловушка для немцев? Делаем вид, что в панике отступаем, но это в центре, а на флангах держимся. Зайдёт немец в мешок, сомкнуться фланги - вот и "котёл". И будем мы бить немца!

Идём низким, песчаным берегом. Даль отчётливо видна. По циркульно круглому лукоморью бредут толпами и в одиночку отступающие.

Со стороны моря показываются чёрные точки, это летят самолёты. Мы их сначала принимаем за свои. Только характерный, с потягиванием, звук моторов убеждает в обратном. Это немцы.

Три звена по три - девять самолётов. "Хейнкели", стервятники. Надо разбегаться. А куда спрячешься? Берег - как гладкая тарелка. Поздно заметили: до скал не добежать.

Я кричу Ниязову и Горлину, чтобы ложились среди камней и раскидывали руки. Они не понимают. Я их крепко, по-окопному, обкладываю матом. Дошло… Легли.

Самолёты, делая глубокий обход со стороны берега, начали заваливаться на крыло - верный признак, что начнут пикировать.

Я бегу берегом, выискиваю укрытие. Вижу остаток погреба - яму. Но в ней полно людей: голова к голове. Я разбегаюсь и прыгаю на головы, то же делают и мои ребята. Думаем, что раздадутся, освободят местечко - втиснемся, не пропадать же на чистом берегу. Но головы не раздаются, и я понимаю, что люди в яме спрессованы, как в бочке. Кричу своим:

- Выбираемся отсюда! Живо! Разбегаемся в разные стороны, подальше!

"Хейнкели" по одному отрываются от цепочки строя и, резко западая на крыло, с воем пикируют.

- Делай, как я! - кричу я своим и падаю, распластав руки, как учил меня когда-то Вася Мордашов.

Обгоняя нас, по песку несутся мимо самолётные тени, раздаётся грохот взрыва: один, второй … десятый. Мы лежим в тридцати шагах от погреба. Самолёты устраивают вокруг нас карусель. Отбомбившись, они не улетают, расстреливают берег из пулемётов.

Наконец наступает тишина. С надеждой, что мои живы, привстаю. Вижу, что и ребята поднимают головы: живы все - я рад. Вдали, за камнями, поднимаются и Лёва с Ниязовым.

- Товарищ политрук, посмотрите, - Алёша Уськов подзывает меня к яме.

Там, где десять минут тому назад была квадратная яма, пять на пять в поперечнике, глубиной в рост человека, зияет страшная воронка от авиабомбы, круглая и дымящаяся.