Девятая рота занимала небольшой возвышенный островок суши посреди заболоченной, осенью и весной непроходимой, а сейчас сухой низины, уходящей к домикам деревни Кой-Асан Татарский, видимым невооружённым глазом.

Между деревней и нами ещё один выступ - там немцы. Если смотреть на немецкие окопы сквозь смотровую щель в бруствере, то они кажутся очень далёкими. А встанешь по пояс в траншее - и вот до них метров триста, не больше, окапывающиеся на островке немцы прекрасно видны.

Справа и слева от нашего выступа, на флангах, на таких же небольших островочках, как наш, копошатся немцы. Враг охватывает нас огненной полудугой. Главная наша траншея напоминает до предела натянутый скифский лук с зарубками - стрелковыми ячейками - вдоль дуги и с пулемётными гнёздами на концах - флангах. Концы лука почти смыкаются. Получается круговая оборона. Там, где у лука тетива, у нас - колышки с фанерками - могилы павших.

Первую ночь на передовой я не спал. Не спалось. Может, потому что страх пропал, и его место заступила усталость.

Я обходил окопы, знакомясь с бойцами. Мне надо знать каждого из них, и что он за человек, и откуда, потому что я - комиссар, и моя работа ободрять бойцов, призывать к победе над врагом.

Вижу часовых, расставленных по зарубкам-ячейкам, колышки с фанерками на "тетиве", и в который раз думаю, как это правильно ротный придумал положить мёртвых рядом с живыми. В древние времена кости предков в кувшинах подвешивались на угловые столбы ограды дома. Они защищали дом от напастей и врагов. А мы защищаем наши могилы.

Вместо фуражки на мне каска, добытая Мордашовым, в руках - винтовка, доставшаяся от раненого. На ногах - ботинки с обмотками, снятые с убитого, Старшина приволок зелёное обмундирование, теперь я уже не похожу на "фазана". Отдавая старшине своё курсантское обмундирование, пожалел было красные, окантованные "золотом", звёзды. Пришлось расстаться, они демаскировали. Хватит и двух зелёненьких "кубариков" на зелёных же петличках. Узенький ремешок - наследство кадрового артполка. Вот я и луговой кузнечик, в траве не разглядишь.

Не держатся на ногах обмотки, приходится всё время подтягивать. Никогда раньше я их не носил. Мордашов пришёл на помощь, научил, как с ними обращаться.

Каска, надетая на голую голову, поминутно сползает, не помогают и ремешки. Я долго бьюсь с ней, пытаясь приспособить, пока не нахожу в окопе чью-то оставленную пилотку. Надеваю каску на пилотку - порядок, каска больше не сползает.

Винтовка грязная, давно не чищенная, подсумка нет. Зато на винтовке штык, и это меня успокаивает.

Занимаюсь экипировкой и думаю, что начал свою деятельность политрука не так, как нас учили: не с политбеседы, созыва актива и выпуска боевого листка. Как-то это было на передовой неуместно.

Мне нравится, как я начал строить свои отношения с командиром. Только надолго ли хватит моей рассудительности и невозмутимости? Не взорвусь ли я от очередного укола командира в мой адрес? Мне приходится мириться со своей политручьей второстепенной ролью при командире, а Дёмин не упускает возможности это подчеркнуть. Похоже, Сашка не привык и не намерен ни с кем считаться. Не миновать нам с ним столкнуться, и - прощай состояние мирного сосуществования.

Ох, и нелегко левинсонам и клычковым времён Великой Отечественной. Теория - теорией, но трудно, а подчас и невозможно обычного смертного с его далёким от совершенства характером совместить в себе с идеальным политруком-комиссаром, почти святым, всем нравящимся и без труда срабатывающимся с командиром.