Я находился в состоянии, близком к потере рассудка. И это случилось со мной не после изнурительного боя, когда кругом смерть и её ужасный вид потрясает души бойцов, когда с самыми закалёнными случаются истерики. Потом я встречался и не с таким, но первое прямое столкновение с реальной войной чуть не свело меня с ума.

- Командир тут? - спросил я Мордашова, стоявшего у входа в землянку, по-новому видя его подбористую фигурку и больше не находя во взгляде никакого лихорадочного блеска, только крошечное, с булавку, изумление в зрачках.

Наверное, Мордашов уже доложил ротному обо мне, и теперь поджидал меня, чтобы попрощаться перед возвращением в штаб батальона. Может, он хотел что-то сказать про то, как шли мы сюда? Может, он ждал, что я похвалю его за героизм, за то, что он спас меня. Нет, этого я ему не скажу. Он делает то, что делал бы каждый на его месте, ежедневно два или три раза связывая роту с батальоном. Его героизм - не более чем страстное желание остаться в живых. Он живой - и это его победа.

- Оботритесь, товарищ политрук, - подал мне зеркальце Мордашов, и на мокром от пота и лоснящемся лице его мелькнула звероватая улыбка человека, которому нравится эта опасная игра в жизнь-смерть, именуемая войной.

Забегу немного вперёд. Ещё пару раз сходил Мордашов туда - обратно, и мы представили его к медали. И после, вступив в свою должность, в связные я его больше не пустил. Предпочёл, чтобы он оставался здесь, рядом. Безумству храбрых поём мы славу, но предпочитаем делать ставку на разум, а не на безумство.

Из зеркальца на меня глядел узколицый небритый немолодой человек с остановившимся взглядом безумно вытаращенных глаз. Я не узнал себя. Куда девались тонкая усмешка и добродушие, сопутствовавшие мне в жизни до армии, да и в армии? На бугристой переносице глубокая зарубка-складка. В угольно-чёрных глазах застыл страх, распирающий их изнутри.

Вот так в самом начале моей войны полуничейная ровная стометровая полоса перед окопами 9-й стрелковой роты отняла у меня способность добродушно усмехаться, превратив меня в человека, внешне похожего на меня, прежнего, но пасмурного и хмурого, с постоянным глубоко запрятанным ожиданием чего-то страшного, что непременно должно было произойти, если не сейчас, то через час, через день, через месяц.

Этот страх, мой новоявленный двойник всю жизнь станет гасить в себе неожиданно смелыми поступками, вызывая крайнее удивление у других. Благодаря этому он прослывёт находчивым, храбрым и мужественным, с приставкой "чрезвычайно", оставаясь внутри малодушным трусом.

- Мне в батальон, - выжидающе сказал Мордашов.

- Иди, да будь осторожнее, - ответил я.

- Есть, быть осторожнее!