Не успели мы и два десятка шагов пройти, как нас накрыло беглым артогнём. Скорчившись, плюхнулись мы на дно траншеи. Вражеская, трёхорудийного состава, пушечная батарея стояла где-то поблизости и садила беглым огнём. Снаряды только успевали коротко взвыть: "ви -у! ви-у! ви-у!" и тотчас же рвались в расположении штаба батальона.

- Во даёт! - сказал Мордашов, стряхивая с себя пыль.

Он по-товарищески подмигнул мне: мол, видали огонёк и похлеще.

- Перекурим, товарищ младший политрук?

- Что?! - не поняв, переспросил его я, оглушённый и устрашённый до нельзя.

Мордашов прочитал на моём лице ничем не прикрытый СТРАХ.

- Бывает, - сказал он и отвернулся, как мне показалось, с презрением.

Да, я совершенно откровенно дико боялся. Мне было даже страшнее, чем вчера днём на Гришином ветродуе. Я пробовал усовестить себя - не помогало. "Боже мой, неужели я всё-таки трус?" - спрашивал я себя.

Сколько длился артналёт, я так и не узнал. Мои часы-луковица, в Кыштыме переделанные из карманных в наручные, стояли. Я забыл их завести.

Мы, скорчившись, шли по траншее: Гриша впереди, я - за ним. Траншея становилась всё мельче, уже не доходила до пояса, а вскоре нам пришлось лечь и поползти. Траншея тут только-только была намечена.

Над нами с воем и свистом проносился металл различной формы, превращённый гением человеческого разума в орудие смерти. Потный и пыльный, я задыхался от страха быть убитым.

"Только бы не заметил Мордашов, - шептал я про себя. - Только бы не опозориться. Пройдёт же. Не может же это продолжаться вечно. Не убило раньше, не должно убить и сейчас - со мной талисманы…"

На моё счастье траншея кончилась большой воронкой от авиабомбы. В ней было относительно безопасно, здесь можно было передохнуть и собраться с силами.

- Перекурим, товарищ политрук, - сказал Мордашов и полез в карман за кисетом. - Отдохнём… Дальше пойдём по чистому полю.

- Что? - я, занятый собой и своими страхами, не понимал, что говорил Мордашов. - Далеко ещё?

- Метров сто. Четыре броска - и мы дома. Главное - не мешкать, не останавливаться. Чуть задержишься - каюк! Проскочим… А вы, разрешите узнать, к нам прямо из училища?

- Н-не совсем. Был пять дней в Резерве, - ответил я дрожащим голосом. Меня охватывал озноб.

- Бывает, - опять сказал Мордашов, но теперь эти слова прозвучали не презрительно, а, скорее, сочувственно.

"Да, несомненно: меня сегодня убьют, - думал я, сживаясь с горькой необходимостью быть убитым. - И Мордашов это знает. Когда меня убьют, он скажет всем своё извечное "бывает", а МЕНЯ НЕ БУДЕТ. И Лаптев так строго и предопределённо разговаривал со мной, будто совершал жертвоприношение. И особенно Вольнов… Этот прямо-таки заживо отпевал: "на недельку… самое позднее, недельки на две…" Тут, чтобы отдать концы, достаточно и часа. И письма я Кате с Шуриком не написал, а хотел. И Надю не столь настойчиво искал. В "армии" спросить постеснялся. В "дивизии" было некогда - давай-давай в полк. И здесь сутки пролежал на верхотуре, как загипнотизированный. Ни о чём не думал, только - о близкой смерти. Вместо артиллерии попал в пехоту…