Война, как заботливый трудяга-крестьянин, просыпается затемно, до восхода солнца. Ещё солдат спит в обнимку с винтовкой-подружкой, а ОНА уже водит штабным карандашом по карте. Потом тихо и неслышно побежит ОНА по цветным, нарядным проводам, коими оплетена земля, прорычит в телефонной трубке у передового поста, и полетит снарядом из орудия. Взрыв - как команда "подъём" для солдата-работяги.

Солдат чистой тряпочкой с любовью оботрёт росу с затвора, с личика, с уст своей любушки-винтовки, солдатской жёнушки. Приложится он щекой к ложу, прижмурится, поймает мушку и нажмёт указательным пальцем на спусковой крючок. Бабахнет выстрел, просвистит пуля. И началась дневная работа: пошла потеха - не остановить! Хочешь остаться живым - прячься поглубже в землю.

А мы с Гришей на виду, и спрятаться в его хате некуда. Можно подумать, что Гришин шалаш предназначен для того, чтобы новеньких пообстрелять, чтобы поняли они, куда попали.

Пули свистят, пролетая над головой. Гриша, как экскурсовод, даёт пояснения, и я начинаю различать голоса пуль. Та пуля, которая захлебнулась в чьём-то теле, молчит. А та, что послана "в молоко" летит мимо со свистом, выискивая свою жертву. А эта, что с жалобным стоном ударилась в сталь, цокнула и рикошетом, недовольная, шлёпнулась на землю - уже не страшна. Больше она не смерть, а простой кусочек металла. Можно отбросить её подальше, а можно взять на память.

Возле нас с Гришей падает такая гостья, с жужжанием зарывается неглубоко в землю.

- Возьми, товарищ младший политрук, - говорит Гриша и подаёт мне горяченькую пульку с расплющенным носиком. - На счастье.

- Ты веришь в приметы? - говорю я и с ужасом смотрю на этот блестящий, несущий смерть кусочек металла.

- Верить - не верю, а так, на всякий случай, обычаю следую, - отвечает Гриша. - На войне - как иначе?

Я беру пульку и кладу её в левый кармашек гимнастёрки, туда, где у меня лежит кандидатская карточка, разрезанное наше с Катей фото и пакетик с Надиным сеном.