Уезжали в тот же вечер. Поезд отошёл в темноте и без гудка. В вагонах полно возвращавшихся из госпиталей солдат и командиров. Накурено до умопомрачения.

В духоте и табачной едкости плыли неспешные разговоры.

- Толчёмся под Акманаем… Жалко, в январе не поддержали нас керченцы. До самой Владиславовки доходили. Давно бы были в Севастополе.

- Приноровиться, браток, надо. Немца так не возьмёшь. По Ростову-на-Дону знаю. С налёту возьмём, а он выбьет. Одна трата людей. Местность тут какая?

- Мы - в чистом поле, а он - на холмах. Чешет оттуда - головы не поднять.

- Лютует?

- Мин и патронов не жалеет. Закопался - не показывается.

- Значит, бьёт для острастки. Силёнок мало, а показать не хочет. Сшибём, дай срок. Главное - приноровиться.

В другом углу разговор шёл про хлебопашество. Посевную закончили в срок, а вот кто убирать будет - вопрос. Немец занял территорию. Сходятся на том, что к весне надобеет немца выгнать.

На верхней полке, в самом чаду, неизбывный разговор про жён.

- Потап, а Потап! Как она тебе пишет? Скучаю - да? - допытывается насмешливый голос.

- Хватит уж тебе, - ответствует спрашиваемый Потап без злобы, однако, и, кажется, готовый рассказать что-то. - Прискался коряга-дерево.

- Расскажи, Потап. Поучительно, ведь… - настаивает просмешник.

Минутная тишина, и Потап начинает рассказ про то, как он в госпитале увидел у соседа солдата адрес своей жены Нюрки, и они расцветили друг друга костылями. А после этого стали объясняться. И выяснилось, что Нюрка уже полгода переписывается с другим, а про мужа Потапа, переставшего ей писать, говорит, что того нет в живых. Он-де норовист и под пули лезет.

Реакция слушателей была в утешение Потапу:

- Вот они, бабы, какие: Язвить их подмышку!

- Ну и Нюрка! Расторопная. Вперёд мериканца второй фронт открыла!

По вагону шёл высокий лейтенант в длинной, обхлёстанной в полах шинели, сзывал своих:

- Мишуков! Горбунов! Ляпин! Полушин! Уранов! Ордуянц! Всем - во второй вагон. Живо!

Это своё "живо" он выкрикивал с усталостью и безразличием, нисколько не повышая тона, а даже понижая его. Но действие его слов на солдат было даже сильнее, чем если бы он кричал во весь голос. Разговоры прекращались моментально. Это шла сама передовая линия, окопы - война в её будничной и страшной простоте, где делятся последним сухарём и последним патроном. Таким голосом в темноте ночного привала отыскивают своих, чтобы послать их в разведку, в неизвестность, на смерть. Жуткий голос.