 |
СЕРГЕЙ БАСОВ
|
ПАНОВСКИЙ ТРАКТ
|
-54-
|
1921 год. Шуя. Знакомство с Борькой Рябцевым
В Шуе я впервые. Настоящий каменный город после деревянных селений поражал воображение. Ни одного клочка голой земли - камень на мостовых, асфальт - на тротуарах. На перекрёстках улиц - краснокирпичные, что палатки купцов Пурусовых, водокачки. Стоит водоразборная башня каменной часовней. В окошечко просунут пятак, подставят ведро, и из трубы польётся вода. Так было…
- Папаша, а для чего они? - разбегались у меня глаза от одного дива к другому.
- Воду берут, это как у нас колодец, только насос качает из-под земли, - неохотно пояснял отец.
- Ограды железные! А почему?
- В городе железа много, а дерева мало - вот они и...
- Ой, сколько каменных домов! И кусты - ровные, как по линейке. У нас такие деревья не растут.
- Эти кустарники - стриженые.
- И деревья, ой, круглые, как шары, никак - липы, а?
- Тоже стриженые. Не дают им разрастаться во весь рост, чтобы окон не закрывали от света.
- Смешно, - говорю я и думаю, какие несообразительные люди живут в городах. То ли в деревне - никаких тротуаров и каменных дорог, кроме тракта, И деревья не стригут, как баранов. И трава зеленеет вокруг домов. И такие завалинки перед окнами - садись себе! А дома теснятся один к другому бочком - никаких проулков.
Гимназия, куда мы с отцом держали путь на своей Расправе, находилась где-то в глубине города, через множество перекрёстков и уйму домов. Красная каменная улица - длиной во всё Паново, а высотой - голову задирай в небо. А окна-то, окна - прямо высотой с наш дом.
Перед большими, из витого железного кружева, воротами гимназии Расправа остановилась. Батя вылез и прошёл за калитку во двор. Из сторожки вышел сторож, отворил ворота. Ну прямо, как в церкви. И во дворе - голыш камень - выстлана земля.
Мы проехали во двор, очутились в высоком липовом саду перед большим деревянным, окрашенным в жёлтый цвет домом с двумя крыльцами, но в один этаж. Утро было самое раннее, и батя хозяев будить не хотел. У крайних окон справа он остановился и стал стучать в стекло. Стучал, стучал - никакого ответа. Он встал на завалинку, распахнул фортку, позвал:
- Шурка! Минька! Вот дармоеды - дрыхнут без задних ног!
Отец нашел длинный кол, просунул в фортку и стал тыкать им, ровно как в прудке карасей загонять в бредень.
- Александр! Михаил!
Видно, через форточку папаша достал колом Мишку и тот, охнув, проснулся, увидел кол, отца в окне. Засветились два окна, и я видел сквозь какие-то кружевные занавески, как вставали и одевались братики. Мишка выбежал открывать дверь. Батя вошёл в господский дом к Рябцевым.
Позёвывая, вышли к возу забрать поклажу старшие мои братья: высокий в гимназической форме, подпоясанный ремнём с медной пряжкой - Лександро и пониже ростиком печальный Михайло-крёстный.
- Ну, где он тут, наш кормилец и поилец?! - в шутку и всерьёз говорит весёлый Лександро, вытаскивая меня из тулупов и попон.
- Здравствуй, Серёжа, - ласково сказал Миша-крёстный. - Как там мама?
- Ничево.
- А как бабка Алёна?
- Ничево.
Я стою в дверях большой комнаты. С валенок на чистый паркетный пол стекает грязный талый снег.
Пятнистая бело-рыжая большеухая собака, цокая по паркету коготками, подошла ко мне, лизнула лицо фиолетовым языком. Я поднял руку, замахнулся. Собака зарычала.
- Нерон, на место! - крикнул на собаку мальчик моих лет, и такой же - даже больше, чем я - смугло-черный, как цыганёнок.
Мальчик одет в синюю матроску с белым большим отложным воротником, и коротенькие синие же штанишки.
- Ты деревенский? - спросил он с чувством собственного превосходства, оглядывая меня в чёсанках с калошами, в стареньком пальтишке и серой заячьей шапке.
- Ну, деревенский, - насупился я, на всякий случай отодвигаясь от "барчонка", чтобы способнее было драться, если тот полезет.
Но барчонок и не помышлял о драке.
- Меня зовут Борька, "Борис на верёвочке повис"! - смело сказал он. - А тебя как?
Мне парнишка Борька нравится, не кривляка, хотя и из "богатеньких", насквозь городской.
- Серёга, меня, - говорю я. - Ну, Серьга-берьга, коновал - мышке ножки подковал! - смеюсь я. Смеется заразительно и Борька.
Мы хлопаем друг друга по плечам, толкаем в грудь. Охотничья собака с императорским римским именем "Нерон" зычно, оглушительно лает. Из комнат, выходящих в длинный коридор, выглянул сам большой Рябцев и с ним девочка в кругленькой шляпке с отворотами.
- "Нерон", молчать! - прикрикнул он густейшим басом, чем-то схожим с Нероновым.
- Бориска, а кто этот мальчик? - пропищала девчонка.
- Серёга Басов, Сашин брат! И мне при виде такой маленькой и такой важной городской девчонки опять стало весело. Со смехом говорю ей:
- Сидит Сереза на березе, ест мед с хлебом, плачет, а сам смеется! - выкрикиваю я школьную прибаутку, где вся соль - произносить букву "е", хотя слышится "ё".
- А я, Таня, - тоненько пропищала она. - Ты в куклы играешь?
- Чё я - маленький, што ли?! - смеюсь я и, окончательно развеселившись, слагаю тут же прибаутку на Таню-Танечку-Матанечку:
Таня, Таня - Танечка,
Танечка - Матанечка!
- Какая это Матанечка? Вот пойду, скажу маме, будешь знать, мужик деревенский! - обиделась Танька.
- Ну и иди, ябеда! - прогоняет её Борька. - Пошли на улицу, Серёга, мороженое есть. Деньги есть, побежали!
- Папаша заругает. Вздрючку даст.
- Что это за "вздрючка"? Подзатыльник?
- Хе! Подзатыльник - это у нас за всяко просто. А вот схватит дубину, да огреет!
- Иван Григорьич вас бьёт дубиной? Ну, я с ним поговорю! Побежали? Со мной - не тронет.
1921 год. Лидина любовь
Лида, вернувшаяся домой из Шуи в 1921 году, не доучившись в гимназии один год, радовалась своему возвращению, радовалась тому, что снова будет вместе с Колей Лебедевым из Малых Зимёнок.
В наших краях деревни теснятся одна подле другой, и кто с кем дружит, какой парень с какой девушкой, тайны не составляет. Коля Лебедев и наша Лида дружили с детства, с Выставской школы.
Когда Лида на лето приезжала домой из Шуи, они на всех деревенских посиделках - "беседах" были вместе. Красивая подобралась пара: весёлая кареглазая с золотистой косой Лидушка и стройный белокурый красавец-парень гармонист Коля Лебедев в синей атласной рубахе с красным поясом. Он заиграет, она запоёт.
Но что-то не сложилось у них после Лидиного возвращения. Не следовало Лиде уезжать в город на учёбу. Любовь, она во встречах-свиданиях да в глазах. По пословице: Любить - не люби, только чаще взглядывай. В последний год Коля-то Лебедев другую деваху завёл, из Дубоколихи. Целую зиму с ней матанился. Лидуха попыталась наперебой, да поздно, больше не нужна была она Кольке. Очень переживала, плакала, ходила по дому опущенной головой да с красными глазами.
Лида любила петь. Она и Маруська затягивали душещипательные песни одну за другой. Мы с Ванюшкой подпевали. Пели "Вот вспыхнуло утро…" про подстреленную чайку - погубленную девицу, что над озером тихо жила:
Вот вспыхнуло утро, румянятся воды,
Над озером быстрая чайка летит,
Ей много простора, ей много свободы,
Луч солнца у чайки крыло серебрит.
Но что это? Выстрел!.. Нет чайки прелестной -
Она, трепеща, умерла в камышах.
Шутя, её ранил охотник безвестный,
Не глядя на жертву, он скрылся в горах.
И девушка чудная чайкой прелестной
Над озером тихим спокойно жила,
Но в душу вошел к ней чужой неизвестный,
Ему она сердце и жизнь отдала.
Как чайке охотник, шутя и играя,
Он юное сердце навеки разбил,
Навеки убита вся жизнь молодая,
Нет жизни, нет веры, нет счастья, нет сил.
Переходим на другую песню "По Муромской дорожке…"
На Муромской дорожке
Стояли три сосны.
Со мной прощался милый
До будущей весны.
Он клялся и божился
Со мной одною быть.
На дальней на сторонке
Меня не позабыть.
Наутро он уехал,
Умчался милый вдаль.
На сердце мне оставил
Тоску лишь да печаль.
А ночью мне приснился
Ужасный, страшный сон,
Что милый мой женился,
Нарушил клятву он.
А я над сном смеялась
При ярком свете дня.
Да разве ж это можно,
Чтоб мил забыл меня?
Но сон мой вскоре сбылся.
И раннею весной
Мой милый возвратился
С красавицей женой.
Я у ворот стояла,
Когда он проезжал.
Меня в толпе народа
Он взглядом отыскал.
Увидев мои слёзы,
Глаза он опустил.
И понял, что навеки
Мне сердце погубил.
На Муромской дорожке
Стояли три сосны.
Со мной прощался милый
До будущей весны.
Заканчиваем третьей песней "У меня под окном расцветает сирень" - грустная девичья песня о расцвете любви:
У меня под окном расцветает сирень,
Расцветает сирень голубая.
А на сердце моём пробудилась любовь,
Пробудилась любовь молодая.
Отчего я вчера не дождалась тебя?
Оттого, что нашлася другая.
А другая твоя чем же лучше меня,
Разве тем, что косу распускает?
Так иди же ты к ней, к той красотке своей,
Наслаждайся её красотою!
Про меня позабудь, позабудь навсегда.
Позабуду и я, но не скоро.
Не понимали мы тогда, что каждая песня резала ножом по сердцу Лиды. Она обычно уходила под каким-нибудь предлогом, а мы переходили на революционные песни.
1921 год, осень. Крестьяне и политика советской власти
Растревоженная революцией и Гражданской войной Россия никак не могла успокоиться. Всё старое было снесено, а всё новое внушало опасения. Не того мужики ждали от революции, не грабительства да самочинства. Носились слухи, что после случившегося всеобщего ограбления продразвёрсткой, станут всех сгонять в коммуны с полным обобществлением всего движимого и недвижимого имущества. Мужики станут жить в одном бараке, бабы - в другом, дети - в третьем. И будет это Коммунизм.
Хоть верь, хоть не верь, но у "товарищей" из Советов будто мозги отсохли. Не понимали они, что делают. Толкают мужика на крайность. От одной грабительской власти - от царской - избавились, так другая - советская - повисла камнем на шее. Мужик, он ведь по набату и в топоры может ударить, коль доведут.
Владимирка - тракт шумный и многолюдный, всякого можно наслушаться. Будто бы Коммунии уже кое-где испробовали - получился кавардак - распустили. Теперь вместо Коммуний - ТОЗы - товарищества по совместной обработке земли. То - на то. Хрен редьки не слаще. И зачем мужикам эта совместная обработка земли? Тысячу лет жили, всяк свою полосу ласкал, обрабатывал. Кто не ленился - жил лучше, кто лодырничал - извини-подвинься, некого винить.
И чего это товарищи-большевики к крестьянской землице руки протягивают? Надо им во что бы то ни стало разорить мужика-хлебопашца. Опять "земля общая". Да ведь земля, как и жена, не может принадлежать всем, а только одному - таков закон жизни!
ЧАСТЬ 3. РАННЕЕ ДЕТСТВО. 1914-1921 ГОДЫ
НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ
