В 20-м году в Паново нагрянул красный карательный отряд. По лесам, вокруг дальних деревень скрывалось много дезертиров. Кто весной 17-го с фронта сбежал, не желая за царя Николая "Палкина" проливать кровь. Кто после разгрома Савинковского мятежа в недалёком отсюда Муроме нашёл убежище у лесных людей, прячась от красных. А кто, не питая никакой вражды ни к свергнутому строю, ни к вновь родившемуся, желая пережить смутное время, на всякий случай переселился в здешние глухие и заболоченные леса. Привыкли к лесному земляночному житью, к бабьим передачам, к тайному посещению дома под покровом ночи. Помоется в баньке, переспит с жёнушкой и утречком до света - в путь обратный скрытыми дорожками.

Мишка Пурусов, внук Максима и мой недруг с самого раннего детства, забрался на крышу и распевал частушки:

Пульнул один красноармеец вверх из винтовки - получил нагоняй от начальника отряда. Что возьмёшь с семилетнего сорванца?

Мясника Ивана Уранова, жившего на краю болота, красноармейцы едва не прищучили дома, в жениной постели. Рыжий, здоровенный, щетина на лице, как у бирюка, Иван Уранов бежал задами к овинам, петляя, словно заяц. Откуда и резвость такая взялась у неповоротливого увальня? Скачет вправо, влево, упадёт, ползёт, снова бежит. Красноармейцы били по нему с колена. Не попали. Ушёл.

Два дня простоял карательный отряд в Панове. Я бродил между красноармейцами, трогал составленные в козлы винтовки. Красноармейцы подарили мне целую обойму стреляных гильз.

- Как звать-то тебя, раненый? - смеялись бойцы надо мной, глядя на мою забинтованную голову.

- Серёга.

- Где это тебя, Серёга, ранило? На каком фронте?

- Дома.

- Ишь ты, дома его ранило… А чем?

- Рама на голову упала мне.

- Ну, выздоравливай, Серёга. Вырастешь, кем будешь?

- Комиссаром.

За обедом ели щи из зелёной капусты. Из самых нижних листьев, какие в других семьях скармливают скотине. На второе - овсяный кисель и немного постного масла. Ешь и не поймёшь что: ни вкуса, ни запаха. На третье - по кружке холодного молока. Горкой на столе ломти чёрного хлеба. Едим из общих больших деревянных мисок деревянными ложками, у каждого - своя, приметная.

За большим, грубо сколоченным "вечным" столом вся семья: папаша - во главе стола, у иконостаса; по бокам, на скамейках, ближе к нему - самые маленькие, подальше - взрослые, напротив папаши, на другом конце стола - мама и бабка Алёна.

Наши с Вашкой места - рядом с папашей, за нами - Манька с Аркашей, Лида - моя крёстная и Миша - мой крёстный. Последним в детской шеренге - самый старший, вполне взрослый брат Шурка.

Во время полевых работ папаша нанимает в помощь маме работницу Аннушку, каждый год приходит она из бабкиного Иванькова. И нам она уже стала, как родная. Тринадцатым членом семьи живёт на правах родни бабкина внучка из того же Иванькова, пятнадцатилетняя Катя, сиротка. Четырнадцатым - слепая кока Дуня. Ну, ночует она в своём домике, а питается с нами. Ночевать одной страшновато, так она на ночь берёт кого-нибудь из детишек к себе домой. Чаще всего у неё ночую я.

Едим молча. За столом разговаривают одни взрослые. Есть надо аккуратно, не чавкать и не капать на стол. Ложку надо непременно поддерживать куском хлеба. Если щи сварят, бывает, на сухой солёной рыбе, то таскать куски можно только по "стуку". Папаша стукнет своей ложкой по миске: не зевай, тащи свой кусок. И прожёвывай не торопясь.

Для картофельника своё правило еды, для овсяной каши с маслом - своё. Ни в коем случае нельзя янтарно-жёлтое масло отводить в свою лунку.

При всём прочем башкой по сторонам не крутить! Задёргал или вытащил без "стука" кусок, получишь щелчок по лбу.

- Смотри в хребтуг! - прикрикнет папаша.

Бьёт отец не тихонько, а со всей силы, больно. От такого щелчка, бывает, вскакивает шишка, как у гуся, за неделю не рассасывается. Плакать нельзя. И чего он такой, что бьёт всех? Руки, что ли, чешутся кого-нибудь отлупить? Мама вступится за нас, он и ей поднесёт кулак к лицу. Я-де хозяин в доме. Только бабку Алёну он не трогает. А бабка, старенькая и махонькая, вся какая-то высохшая, молчит-молчит да и вскипит: Ах ты, безъяглый Иван-болван! Детей-то чего мурыжишь? Вон возьму ухват, да ухватом тебя…!" После этого отец просит у бабки, своей матери, прощения. А больше отец ни у кого прощения не просит: ни у мамы, ни у нас. Вот вырасту большой, я - ему…!

Папаша любит за столом читать газету и рассказывать о событиях в мире. В первую очередь: что делается у нас. Россия объята гражданской междоусобицей, поделилась на "белых" и "красных".

- К какому концу придём, хотел бы я знать? - говорил отец как бы сам себе. Обычно все молчали. Отец не принимал во внимание, что дети подрастали, старшие - Шурка, Лида и Миша учились в гимназии.

- Дальше будем строить социализм через диктатуру пролетариата, - неожиданно подал голос Шура. - Революция-то социалистическая, как провозгласил Ульянов-Ленин в апреле 17-го.

Голос его был почему-то сердит.

Отец от неожиданности поперхнулся хлебовом и закашлялся. Младший нарушил порядок молчания за столом!

- Революция, контрреволюция! - вызывал отец сына на спор. - А как же мы, мужики-хлеборобы? Нас-то куда, сын мой учёный, если диктатура будет за пролетариатом, за фабричным классом?

- В газете же пишут, наверное, читаешь, - ответствовал Шурка. - Богатеев - таких, как купцы Пурусовы, к ногтю. Кто был ничем, тот станет всем. С деревенской беднотой, батрачеством - крепкая дружба. Середняк должен уразуметь свою выгоду и присоединиться к союзу бедняков с рабочим классом. Попов - долой, церкви - закрыть. Религия - опиум народа.

- Так-так… - поперхнулся папаша. - А кто, по-твоему, я - твой отец? К какому, например, я классу принадлежу? Кто я: богатей, бедняк, середняк? Как со мной распорядится революция, за которую я ратовал?

И тут прорезался Аркашка:

- Ты - белобилетник!

Старшие сдержанно усмехнулись. А отец врезал Аркашке ложкой по лбу. Тот даже не поморщился.

- Ты был в бедняках, был и в батраках, - говорил смелый Шурка. Мама толкала его в бок, подавая знак замолчать. - А теперь, судя по двухэтажному дому, из середнячков в купцы лезешь. С купцами компанию водишь, с попом пьёшь, детей бьёшь. Так недолго и в кулаки угодить.

Мог ли такое стерпеть отец?

Шурке 15 лет, ростом уж выше отца. С ним, маленьким, папаша не смог совладать, а с большим - и подавно. Старинная пословица говорит: "Учи ребёнка, пока он поперёк лавки лежит, ляжет вдоль - учить поздно будет".

Может, прогнать из-за стола дерзкого гимназиста? А что? Тот с радостью уйдёт. Ну, эта барановская порода! Хоть кого на колени поставят.

Промолчать было нельзя, и отец сказал:

- Выучил на свою голову. Полюбуйся, мать, на него. Он там от нечего делать науки постигает, прямо Михайло Ломоносов из Владимирской губернии. Белоручкой растёт, а мы за него в поле паримся. Давай, собирайся, дрова пойдём колоть.

После обеда все расходятся по своим делам.

- И Бога, значит, к стенке, да? - не мог успокоиться отец. - Поел, встал из-за стола, и лба не перекрестишь?

- Долой домострой! - отвечал Шурка, выбегая во двор.

Через некоторое время в доме заслышали доносящийся со двора голос папаши:

- Как колун держишь, Гимназия?! Да ты сгибайся. Что, у тебя ребра, как у волка, - продольные?

Аркашка и тут сказал своё слово:

- Придирается! Вот вырасту большой, я ему шею намылю!

ЧАСТЬ 3.   РАННЕЕ ДЕТСТВО.   1914-1921 ГОДЫ  

Стр.51 из:   45  46  47  48  49  50  51  52  53  54   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ