Прошагав путь от Палеха до Панова и в очередной раз разбив изоляторы на телефонных столбах, я, усталый - еле ноги волочу - иду в дом. Бабка Алёна колдует со стряпнёй у печи, за занавеской.

- Здравствуй, бабулишна! - обнял я старушку.

- Напугал, бесёнок. Пришёл или приехал?

- Приехал на своих двоих. Дашь чего-нибудь поесть?

- Пирог с капустой хочешь? Ватрушки есть. Достань - вон там - на сковородке, на полке.

Я присел у стола. Пироги с квашеной капустой - мои любимые. Бабка присела рядом.

- Отцу-то чего не напишешь? - начала бабка. Слова её попали в самое моё больное место. - Ровно и не родные, ни один сын за год не вспомнил про отца, что он за решёткой.

- Я ел и молчал. Что тут скажешь нового - всё правильно: надо писать. Только вот, что писать-то? Сообщить, что все изоляторы на телефонных столбах разбил в отместку за него? Так другие поставили и ещё поставят. Написать, как меня на Учкоме: "сын кулака" бьёт "сына бедняка"?

- Бабка, ты не сказывай маме, что я в отместку за папашу камнями все стеклянные изоляторы разбил. Иду - и бью. Если дознаются, могут и в тюрьму посадить. И из школы меня чуть не выгнали. Тебе мама рассказывала?

Бабка как-то засуетилась.

- Ой, что это я тут рассиделась? Вот-вот всё семейство на обед нагрянет. Василко?! Где ты, Василко?! Смотри-ка, кто к нам приехал - Серёжа.

И ушла, якобы Василка искать. А сама встала за печкой в Чайной и плакала с всхлипами и стоном. Я не знал, как к ней подойти, чем утешить. Плакала-то она из-за меня, как я понимал.

- Бабка, слово даю: больше не стану, - обняв маленькую, сухонькую старушенцию, хранительницу высоких нравственных начал семейного древа Басовых. Как мне хотелось излить перед ней свою душу. Ждал, что она заговорит, тогда и распахнусь. Скажу ей, как я её люблю, как буду помнить о ней всегда-всегда.

- Сынок, только не пей, вот тебе наказ мой - заговорила бабка Алёна. - Вам, Басовым, пить нельзя.

- Да откуда ты взяла, что я… пью? Что ты, бабулишна…

- Вы, Басовы, с любым горем-бедой совладать можете. А перед бутылкой… Перед бутылкой - слабаки. Выпьете - и нет у вас ни ума, ни разума. И делают с вами всё, что захотят.

- Да о чём ты, бабка? Я не понимаю, - пытался я её успокоить и готов был смеяться над её опасениями за меня.

- Про отца твоего говорю, про моего любимого сына. Не пил бы с Кондрашовым - не сидел бы.

- Не давал он взятку. Не давал! Я с ним разговаривал.

- Не давал. А кто язык свой распустил перед Кондрашовым, кто ему мошенство припомнил? Не водка бы, так и в голову бы не пришло пугать…

- Я про это не знаю, бабка, он мне не говорил.

- Водка. Она во всём виновата. Это у вас в роду, у Басовых. У твоего отца проявилось. И у его отца, а моего мужа, - царствие ему небесное! - тоже было. Он же до 35 лет вина в рот не брал. А случилось, что начал, и уж остановиться не смог. Таких делов натворил! Бойся, сынок. Прадед Хрисанф Трофимович, сказывали, вагонами товары пропивал.

- А Трофим Кузьмич? Бабулишна, мне говорили, что он…

- Кто же скажет плохое? Все твои предки пили, многие - запоем. Думала, Иванко мой… Ведь не пил же, на дух ему не надо было…

- Чтобы я - запоем?! Ну, уж нет!

- Не пей, совсем не пей, Серёнька. Не пробуй даже! Знай, что вам, Басовым, нельзя…

Первый год моей учёбы в Палехе закончился. Я был рад вернуться к земле, к саженцам яблоневого сада, заложенного мною в огороде между грядок капусты и моркови с луком.

Отец отбывал срок, мама с трёхлетним Василком Поскрёбышем ездили к нему на свидание. Отцу ещё два года сидеть в Шуйском Домзаке. Он там уже начал зарабатывать авторитет у тюремного начальства. Мама отвезла ему туда стеклорез и кое-какой инструмент мастера-краснодеревщика. Он время от времени получал разрешение на выход в город. У начальства и стёкла ломались, и мебель нуждалась в покраске и полировке.

Старшие братья реденько, но присылали письма. Шура - не понять - не то доучивался, не то переучивался на кого-то другого. Писал, что работает литсотрудником в редакции газеты "Рабочий край". Молчал про свою Симочку с греческим профилем, дочку старого большевика Николая Михайловича Найдёнова.

Крёстный Миша писал неразборчивым угластым почерком и дату написания не указывал никогда. Писал, что женился и намерен этим летом приехать к нам на побывку с женой Таней, ткачихой.

У Лиды с Иваном Фёдоровичем родилась ещё одна дочка - Ниночка. А старшая, Духарка, на год только старше своего дяди Василка.

Вернулись с поля мама и Маруська. Всё "кулацкое сообщество" собралось за столом. Васютка в красненьких штанишках залез ко мне на колени. Он знает, что у меня что-то да припасено. Я ему в каждый свой субботний приход из Палеха приношу гостинец. Лёня-булочник непременно сунет мне пару французских булок, а то и сахару кусок. Делю булки между всеми, а ландрин в жестяной коробочке - одному Василку.

Во главе обеденного стола в избе теперь по праву старшинства сидел Аркаша. Всё было по-прежнему, только не горел светильник-лампадка перед киотом в углу, да не шелестела газета.

- Смотри в хребтуг! - покрикивал Аркаша на маленьких братиков. И даже трёххвостку не убрали со стены.

На столе - рыбный суп с квасом, овсяный кисель, молоко. Французские булки нарезаны частями, покрошены в миски с молоком.

У лобастого Вашки болит желудок, у Колянки гноится глаз.

Мама как-то стала чаще подавать свой решающий голос за столом. А бабка Алёна сидела окончательно прибитая, тихая, маленькая. Она "отдала печь" невестке, руки ослабли, не держали ухватов и сковородников. Большую часть времени бабка лежала на печи и оттуда сверху смотрела на семью сына.

Для меня она и сейчас смотрит на всех нас. Я не видел её кончины, потому она для меня всё ещё остается живой. И останется навсегда.

Меня никто не спрашивал как я там в "своём" Палехе жил. Никто не заметил и моего особого состояния после года учебы и жизни в Палехе. Что я в себе пересматривал тогда, трудно сказать. Но почему-то, наблюдая за старшими и младшими, соотносил их действия с отсутствующим отцом. В целом - и это было убийственно для меня - семья и не очень-то "жалела", что нет с ними отца. Раньше бы я этому порадовался. Страх перед плёткой, кулаком, палкой в руках отца - перед неминуемым наказанием, притом "ни за что" - убивал нас, и мы жаждали воли. Теперь такая воля налицо. Но отчего-то она не радовала меня. Подрос черноглазый милый Васятка. Кончил первый класс Курилихи умный и супротивный Колянка. Ванюшка закончил три класса Курилихинской школы через год собирался идти ко мне в Палех. Налилась девичьей хорошестыо скуластая Маруська. Она и Аркаша крутили любовь. Маруся была влюблена в гармониста из Ульянихи Ваню Калёнова и младшие братики дразнили её "Калёнычем". Аркаша влюблен был, притом безнадёжно, в Шурку Чикарину из Бокарей. Шурка же отдавала предпочтение другому. И Аркаша… действовал с позиции силы, дрался с соперником. Маруська, по просьбе брата, завязала приятельство с Шуркой Чикариной. А Мишка Пурусов с помощью Ваньки Настасьина "проявлял чувства" к нашей Маруське. Завидев двух девушек, идущих по Пановскому тракту мимо Часовни в Бокари, Мишка подзывал Ваньку.

- Ну же! Серебряный рубль даю!

Ванька забежал вперед перед девушками и, неожиданно сняв штаны, показал им зад. Мишка от своих ворот, как когда-то дедушка Максим, стоял и потешался. Маруська обернувшись к нему, грозила кулачком.

Подросли за год девчонки и мальчишки. Подружки Маруськи сбились в кучку - Шурка Ивана Моряка, Зинка Полушина, Нюрка Ефима Фёдоровича Полушина, четверо девчат Капитона Ивановича - и просились у старших, чтоб их приняли на беседу.

Год без отца - перемены в каждом из нас: взрослеем. Вон Марусе через год-два замуж выходить, мама озабочена приданым. Девка совершенно "не одета". В деревне за девушкой должно быть приданое, иначе замуж не возьмут. А где его взять? Второй коки Дуни с сундуками не предвидится. Но мать последнее с себя продаст, а Маруське приданое сгоношит. Был бы дома отец, что-нибудь бы придумал.

Первый год жизни без отца... Мы с Аркашей стали готовиться к пахоте и севу. Чинили плуга, бороны. Готовили зерно.

ЧАСТЬ 6.   ПАЛЕХСКАЯ ЮНОСТЬ.   1926-1927 ГОДЫ  

Стр.91 из:   85  86  87  88  89  90  91  92  93   Читать дальше 

НАЗАД к ОГЛАВЛЕНИЮ