Самой яркой фигурой среди наших учителей был Яков Абрамович Лашевский. Какими ветрами этого умного еврея занесло в нашу глубинку, ума не приложу. Есть одна только догадка: он крепко выпивал. На этот счёт ходили слухи, но я ни разу не видела его пьяным. Ни спиртным, ни перегаром никогда от него не пахло. Он был одним из двух мужчин-учителей в нашей школе, вторым был директор Николай Петрович Чуданов, тоже личность неординарная, но о нём позже.

В то время Якову Абрамовичу было около сорока лет. Среднего роста, плотненький с голубыми навыкате глазами, в которых явственно проступали красные прожилки, с высоким умным лбом - таким я его запомнила. Ещё, в минуты напряжения или гнева или когда он повышал голос, на его лбу появлялась вертикальная вздувшаяся жила.

В пятом классе он преподавал у нас математику и труд, в шестом и седьмом - труд, алгебру, геометрию и физику. Учитель он был превосходный, объяснял просто и внятно. По геометрии, например, я начинала догадываться, чем закончится решение задачи, где-то уже в середине пути.

Ну, я у него ходила в любимицах, на родительских собраниях - так мне мама с папой говорили - он меня хвалил безмерно. "Математику знает только Бог да Басова" - вот его слова.

Однако это не мешало ему при случае показывать надо мной свою власть. Как-то на контрольной работе по математике мы с Верой Шаламовой попытались сверить ответы. Яков Абрамович и на уроках поддерживал железную дисциплину, а на контрольной вообще было слышно, как муха пролетит. Мы сидели так: я - на четвёртой парте, а Вера за мной, на пятой, т.е. вариант у нас был один. Он долго бранил нас за нарушение дисциплины и поставил нам по двойке, хотя всё было решено верно, а за четверть вывел по четвёрке. Я пришла домой с воплями и соплями, так мне было непривычно получать по математике плохие оценки, а четвёрка для меня была понижением статуса.

Как учитель труда он проявлял ту же требовательность. Труд у нас проходил в Доме пионеров, который располагался во дворах между 5-й школой и Рудоуправлением. Там была мастерская, в которой мы и трудились. Самой первой вещью, которую следовало изготовить в пятом классе, была вешалка типа "плечики". У нас почему-то и мальчики, и девочки на трудах выполняли одно и то же задание, причем задания эти были, скорее, подходящими для мальчишек, чем для девочек. Так я и выросла, не умея готовить, шить и ухаживать за младенцами.

Итак, вешалка…

 

Я тёрла эту заготовку весь урок, потом тёрла её весь вечер дома. У меня отлетели гвоздики, и мы с папой в три руки прибивали их. В общем, я изревелась оттого, что плохо получалось. Нужной гладкости я добилась всё-таки, но вот чистота линий оставляла желать лучшего, видно, надо было точнее пилить. Пятёрку я, конечно, получила, но столько нервов потратила, что и сейчас мысленно вижу корявую эту вешалку для маминого крепдешинового платья.

  

В этом же, 1957 году, Яков Абрамович организовал в школе шахматный кружок. Поскольку в нашем классе умными были девчонки, а в седьмом, где учился Володя Глушков, наоборот, умными были мальчишки, то он записал в кружок Веру Шаламову, Валю Яковлеву, Люду Кичигину и меня, а из мальчишек: Славу Карачунского, Володю Глушкова, Витю Зуева и Витю Грошева. Такой вот получился двухвозрастной состав. Научив нас правильно ходить фигурами и ставить "детский мат", Яков Абрамович сразу стал готовить нас к областным соревнованиям по шахматам. Он задавал домашнее задание: разучить дебют или решить двухходовку. Об областных соревнованиях я напишу позднее, там есть о чём рассказать. А пока хочу ещё раз повторить, что Яков Абрамович остался в моей памяти как лучший из учителей, встречавшихся мне в жизни.

После, когда мы уже перешли из нашей семилетки в старшие классы школы №3, он уехал в Свердловск, и дальнейшая судьба его мне неизвестна.