1956 год. 3-й класс. Начались смотры художественной самодеятельности. В моей жизни появились любимые фильмы. Долгожданный приём в пионеры. И папина война, которая снилась ему. Игры и забавы, конечно же, во дворе или на улице.
В 1957 году. Мы живём в Кировграде, я учусь в 4-м классе, учусь отлично, по-прежнему дерусь в ответ на дразнилки. выясняется, что Четвёртый завод спускаетс в речку Калатинку ядовитые ртутные отходы, и канава. по которой они текут пересекает нашу Октябрьскую улицу. Папа устанавливает брусья во дворе, и теперь есть где повисеть вниз головой и сделать 'лягушку'. Книги по-прежнему играют значительную роль в моей жизни;
1957 год. По-прежнему Кировград. Но с начала пятого класса начинается иная жизнь, жизнь подростка, полная противостоянию и товарищам по учёбе и, что особенно горько, семье. Одиночество в мире, с которым трудно смириться и которому невозможно подчиняться. Новые ощущения, половодье чувств. Начало жизни сердца
1958 год. Кировград. Пятый класс. Деятельное взаимодействие с миром и всё более глубокое погружение в свой внутренний мир. Книги и кино - вот основные инструменты познания и понимания жизни; Конфликты с одноклассниками; Любовь, занимающая всё больше места в голове и сердце;
1958-59 годы. Кировград. Шестой класс. Продолжается этап становление личности и взросление. Появляется склонность к литературной фантастике. Поэзия занимает всё большее место в голове и сердце. И по-прежнему, каждая, даже сама краткая встреча с ним, - событие неимоверной важности.
1959-60 год. Кировград. Седьмой класс. Взросление и сильная эмоциональность - жизнь сердца, где-то открытая, где-то прячущаяся в глубине души. Казалось, что продолжается время становления, но мысли, поступки и речи обретали всё большую глубину. Жизнь была сверх меры заполнена любовью, и всякое действие, всякое событие виделось сквозь призму любви;
1960-61 год. Кировград. Восьмой класс. Ранняя юность. У меня выковывается характер гордый и независимый. Нежелание подчиняться никому и ни в чём и, в то же время, стремление к лидерству во всём: в учёбе, в спорте, в межличностных отношениях с девочками в классе. Но в то же время сдержанность и осторожность в отношениях с Володей, сильное чувство к нему спрятано глубоко-глубоко;
1962 год. Качканар. Всесоюзная комсомольская стройка; Девятый класс. Ранняя юность. Живу под маской безудержного веселья и флирта. Нахожусь в центре внимания и даже принимаю участие в ВИА 'Девятый-бэ'; Пускаюсь во все тяжкие; Совершенно не нравлюсь себе. И школа не нравится. Учёба даётся слишком легко. Прошу родителей, чтобы отпустили меня в Кировград, доучиваться там в 10-м классе.
1962-63 годы. Кировград. Последний год в школе. 10-й класс; Тяжёлая жизнь. Начинаются размышления о жизненном задании человека; Зубрёжка отчасти помогает пережить то, что я вижу его с другой, и у них серьёзные отношения. Помогает волейбол и лыжный поход и разные поездки. Но всё равно я не снимаю маску, потому что сейчас НАДО быть гордой. А потом я уеду и больше никогда его не увижу.
Папа мой вообще любил историю, он её хорошо знал, читал Карамзина и Ключевского. Конечно, эти историки никакого отношения к послереволюционной жизни России не имели, не от них он узнал о доме Ипатьева.
Вообще сам факт расстрела сильно не афишировали, да и на доме, где это произошло, никаких мемориальных досок не было, но всегда были люди, которые об этом знали, и знание это передавалось самым древним способом сообщения: устным: от одного человека к другому. Позднее Ельцин, будучи тогда партийным хозяином Свердловска, снёс этот дом. Возможно, позже он в этом раскаивался.
Остановились мы в гостинице "Центральной", на четвёртом этаже. Первое, что меня поразило в этой гостинице, это - лифт. Мы поднялись на наш этаж на лифте! Дальше - ковровые дорожки вдоль коридора, деревянные, наверное, дубовые панели. Сам номер состоял из двух комнат и санузла. Мебель была старинная, по всей видимости, дорогая, тёмно-вишнёвого цвета, бархатная обивка на стульях того же цвета. Комнаты такие большие, что в номере можно было играть в догонялы, чем мы с Наташей и занимались, пока родители распаковывались.
На центральном рынке папа с мамой купили мёд для лечения папиного гастрита, а я впервые увидела гладиолусы. Они были как-то особенно свежи, упруги и восхитительно светились алым в солнечных лучах. Я умолила папу купить мне одну стрелку с семью великолепными красными цветками. С тех пор гладиолусы стали моими любимыми цветами.
Ещё одно запоминающееся событие ждало меня в кафе, где мы обедали. За столиком рядом с нами сидела компания студентов, и среди них была девушка, которую звали Олимпия. Её имя я узнала из их разговора. Необычное имя, не правда ли? У этой Олимпии была юбка из клетчатой шотландки в складку и полосатые гольфы в тех же цветах. Вы, конечно, не поверите, но как только я увидела эту юбку и эти гольфы, стянутые шерстяным шнуром с кисточками, что-то щёлкнуло во мне. Они были до боли знакомы мне. Я когда-то и где-то носила и такую юбку, и такие гольфы. Это было чистейшее дежавю.
Позже, много позже, я поняла, откуда оно взялось. Приснился мне сон, как мы с мамой и младшим братом бежали вдоль окопов в разбомбленном городе, а самолёт преследовал нас, и я была одета в клетчатую юбку и полосатые гольфы. Это был Дрезден.
