1956 год. 3-й класс. Начались смотры художественной самодеятельности. В моей жизни появились любимые фильмы. Долгожданный приём в пионеры. И папина война, которая снилась ему. Игры и забавы, конечно же, во дворе или на улице.
В 1957 году. Мы живём в Кировграде, я учусь в 4-м классе, учусь отлично, по-прежнему дерусь в ответ на дразнилки. выясняется, что Четвёртый завод спускаетс в речку Калатинку ядовитые ртутные отходы, и канава. по которой они текут пересекает нашу Октябрьскую улицу. Папа устанавливает брусья во дворе, и теперь есть где повисеть вниз головой и сделать 'лягушку'. Книги по-прежнему играют значительную роль в моей жизни;
1957 год. По-прежнему Кировград. Но с начала пятого класса начинается иная жизнь, жизнь подростка, полная противостоянию и товарищам по учёбе и, что особенно горько, семье. Одиночество в мире, с которым трудно смириться и которому невозможно подчиняться. Новые ощущения, половодье чувств. Начало жизни сердца
1958 год. Кировград. Пятый класс. Деятельное взаимодействие с миром и всё более глубокое погружение в свой внутренний мир. Книги и кино - вот основные инструменты познания и понимания жизни; Конфликты с одноклассниками; Любовь, занимающая всё больше места в голове и сердце;
1958-59 годы. Кировград. Шестой класс. Продолжается этап становление личности и взросление. Появляется склонность к литературной фантастике. Поэзия занимает всё большее место в голове и сердце. И по-прежнему, каждая, даже сама краткая встреча с ним, - событие неимоверной важности.
1959-60 год. Кировград. Седьмой класс. Взросление и сильная эмоциональность - жизнь сердца, где-то открытая, где-то прячущаяся в глубине души. Казалось, что продолжается время становления, но мысли, поступки и речи обретали всё большую глубину. Жизнь была сверх меры заполнена любовью, и всякое действие, всякое событие виделось сквозь призму любви;
1960-61 год. Кировград. Восьмой класс. Ранняя юность. У меня выковывается характер гордый и независимый. Нежелание подчиняться никому и ни в чём и, в то же время, стремление к лидерству во всём: в учёбе, в спорте, в межличностных отношениях с девочками в классе. Но в то же время сдержанность и осторожность в отношениях с Володей, сильное чувство к нему спрятано глубоко-глубоко;
1962 год. Качканар. Всесоюзная комсомольская стройка; Девятый класс. Ранняя юность. Живу под маской безудержного веселья и флирта. Нахожусь в центре внимания и даже принимаю участие в ВИА 'Девятый-бэ'; Пускаюсь во все тяжкие; Совершенно не нравлюсь себе. И школа не нравится. Учёба даётся слишком легко. Прошу родителей, чтобы отпустили меня в Кировград, доучиваться там в 10-м классе.
1962-63 годы. Кировград. Последний год в школе. 10-й класс; Тяжёлая жизнь. Начинаются размышления о жизненном задании человека; Зубрёжка отчасти помогает пережить то, что я вижу его с другой, и у них серьёзные отношения. Помогает волейбол и лыжный поход и разные поездки. Но всё равно я не снимаю маску, потому что сейчас НАДО быть гордой. А потом я уеду и больше никогда его не увижу.
Иван Алексеевич представлял собою, можно сказать, эталонный тип исследователя истории литературы. Он безупречно знал русскую литературу, по крайней мере, со времен Карамзина, но главной областью его научных интересов была вторая половина XIX века, жизнь, творчество и литературное окружение Д. Н. Мамина-Сибиряка, и в этой области равных ему эрудитов не было в стране. Он принимал участие в научной подготовке практически всех ответственных маминских изданий, выходивших в 50-80 годы прошлого века и на Урале, и в Москве, - от однотомников, которые всегда содержали в себе какую-то изюминку, до многотомных собраний. При этом многим произведениям писателя Иван Алексеевич дал вторую жизнь (в том числе и на страницах журнала "Урал"), а его комментарии к произведениям Мамина по обстоятельности и достоверности до сих пор не знают себе равных.
Склад его научного мышления был таков, что не допускал "белых пятен". Особенно это касалось литературного процесса на Урале. Казалось, не было в истории уральской литературы такого имени или такого произведения, исчерпывающие сведения о которых не содержались бы в его необъятной памяти. Многие забытые писательские имена он заново ввел если не в читательский (хотя двухтомник рассказов и повестей писателей дореволюционного Урала был издан по его инициативе и при его участии), то в научный оборот. Но так же пристально Иван Алексеевич следил и за событиями текущего литературного процесса, активно выступал на страницах периодических изданий (главным образом, журнала "Урал") как литературный критик.
Пожалуй, никто другой из членов редколлегии за всю историю журнала не относился к своим обязанностям так же ревностно, как он. Случалось, его позиция по поводу какой-то рукописи или даже какого-то аспекта журнальной политики резко расходилась с позицией главного редактора и не принималась в расчет (потому что редколлегия - орган совещательный, а редактор, что бы ему ни советовали, за журнал отвечает и решения принимает сам). Но и в этом случае присутствие Дергачева в составе редколлегии ценилось высоко, поскольку его позиция всегда была обдуманной, взвешенной и определенной. Она для редакции была, как для артиллерийского наводчика репер - пристрелянный ориентир, который может находиться и позади огневой позиции.
Официальная справка.
Иван Алексеевич Дергачев - известный литературовед и литературный критик, основатель уральской филологической школы, член Союза писателей, Лауреат литературной премии им. Д.Н. Мамина-Сибиряка. Иван Алексеевич был первым деканом филологического факультета Уральского университета, затем заведующим кафедрой русской литературы, 40 лет он был председателем ученого Совета литературного музея Д.Н. Мамина-Сибиряка, впоследствии объединенного музея писателей Урала. Просветительские и педагогические традиции, которые прослеживаются в поколениях семьи Дергачевых, связаны с происхождением из духовного сословия. Отец Ивана Алексеевича закончил семинарию кандидатом богословия, при Советской власти занимался педагогической деятельностью, был специалистом по классическим языкам.
С 1992 г. в Уральском университете проходят Дергачевские чтения, посвященные памяти Ивана Алексеевича.
Я сделала эти выписки, чтобы те люди, с которыми имел дело папа, обрели свои лица. Босняцкий, по моим представлениям, был в основном литературным подёнщиком. Сам он - и то в соавторстве и под псевдонимом - писал рассказы. Потому и папе, понятно, он советовал писать рассказы. Дергачёв, как человек, прочитавший уйму рукописей, заметил папин талант - а он действительно был - и подкусил его этим "психологичничаньем", что, как раз и составляло основную отличительную черту папиной прозы. Тогда так писать было не принято. Копаться в тайниках душ - нельзя! А я вот считаю, что папе нужно было работать над стройностью, в какой-то степени упорядоченностью изложения, оставив все психологические моменты нетронутыми, шерстить рукопись на предмет более точного выражения мыслей, избегая повторов и сбивчивости, что создавало впечатление некоторой литературной неряшливости. Если бы ему в этом помогли!
