1956 год. 3-й класс. Начались смотры художественной самодеятельности. В моей жизни появились любимые фильмы. Долгожданный приём в пионеры. И папина война, которая снилась ему. Игры и забавы, конечно же, во дворе или на улице.
В 1957 году. Мы живём в Кировграде, я учусь в 4-м классе, учусь отлично, по-прежнему дерусь в ответ на дразнилки. выясняется, что Четвёртый завод спускаетс в речку Калатинку ядовитые ртутные отходы, и канава. по которой они текут пересекает нашу Октябрьскую улицу. Папа устанавливает брусья во дворе, и теперь есть где повисеть вниз головой и сделать 'лягушку'. Книги по-прежнему играют значительную роль в моей жизни;
1957 год. По-прежнему Кировград. Но с начала пятого класса начинается иная жизнь, жизнь подростка, полная противостоянию и товарищам по учёбе и, что особенно горько, семье. Одиночество в мире, с которым трудно смириться и которому невозможно подчиняться. Новые ощущения, половодье чувств. Начало жизни сердца
1958 год. Кировград. Пятый класс. Деятельное взаимодействие с миром и всё более глубокое погружение в свой внутренний мир. Книги и кино - вот основные инструменты познания и понимания жизни; Конфликты с одноклассниками; Любовь, занимающая всё больше места в голове и сердце;
1958-59 годы. Кировград. Шестой класс. Продолжается этап становление личности и взросление. Появляется склонность к литературной фантастике. Поэзия занимает всё большее место в голове и сердце. И по-прежнему, каждая, даже сама краткая встреча с ним, - событие неимоверной важности.
1959-60 год. Кировград. Седьмой класс. Взросление и сильная эмоциональность - жизнь сердца, где-то открытая, где-то прячущаяся в глубине души. Казалось, что продолжается время становления, но мысли, поступки и речи обретали всё большую глубину. Жизнь была сверх меры заполнена любовью, и всякое действие, всякое событие виделось сквозь призму любви;
1960-61 год. Кировград. Восьмой класс. Ранняя юность. У меня выковывается характер гордый и независимый. Нежелание подчиняться никому и ни в чём и, в то же время, стремление к лидерству во всём: в учёбе, в спорте, в межличностных отношениях с девочками в классе. Но в то же время сдержанность и осторожность в отношениях с Володей, сильное чувство к нему спрятано глубоко-глубоко;
1962 год. Качканар. Всесоюзная комсомольская стройка; Девятый класс. Ранняя юность. Живу под маской безудержного веселья и флирта. Нахожусь в центре внимания и даже принимаю участие в ВИА 'Девятый-бэ'; Пускаюсь во все тяжкие; Совершенно не нравлюсь себе. И школа не нравится. Учёба даётся слишком легко. Прошу родителей, чтобы отпустили меня в Кировград, доучиваться там в 10-м классе.
1962-63 годы. Кировград. Последний год в школе. 10-й класс; Тяжёлая жизнь. Начинаются размышления о жизненном задании человека; Зубрёжка отчасти помогает пережить то, что я вижу его с другой, и у них серьёзные отношения. Помогает волейбол и лыжный поход и разные поездки. Но всё равно я не снимаю маску, потому что сейчас НАДО быть гордой. А потом я уеду и больше никогда его не увижу.
Наш детский сад располагался в нашем же дворе на первом этаже 4-х этажного дома, стоящего как раз напротив нашего дома. Сколько я себя помню, я никогда не могла спать днём. И тихий час, когда всем в обязательном порядке предписывалось спать, был для меня пыткой. Мы спали на раскладушках, выставляемых рядами в зале для игр и танцев. Я вертелась, не в силах заснуть, а раскладушки были скрипучими, скрип мешал уснуть другим детям. Это было совсем уж недопустимо, и по окончании тихого часа меня ждало наказание. Убирались все раскладушки, матрасы складывали в углу один на другой, и на вершину этой стопки матрасов клали меня. Все шли в столовую полдничать, а я ещё с полчаса лежала на матрасах под самым потолком и плакала. Я не спрашивала: за что? Этот вопрос ещё не приходил мне в голову. Но с этой поры я начала привыкать к тому, что я не совсем такая, как окружающие и неудобна для воспитателей. Позднее я была неудобна для большинства учителей, что, в конце концов, превратило меня в теневого лидера класса. Но это уж потом. А пока я плакала, лёжа на куче матрасов, тяжело переживая своё изгойство.
На заднем дворе нашего детского сада, куда можно было пройти через кухню, стояли пустые бочки из-под вина. Рядом находилась контора, в которой разливали вино из бочек в бутылки, и на земле можно было найти этикетки. Конечно, мы собирали эти красивые наклейки. Все они были одинаковые, я хорошо запомнила рисунок. Синее небо, жёлтое поле и, кажется, сосна где-то слева. Потом, уже в Кировграде, когда я научилась читать, я прочла надпись на этикетке: "Волжское". И вот сейчас я понимаю, что всё это время, пока не научилась читать, я хранила эту этикетку! Уму непостижимо!
С этими бочками связан первый мой демарш против тихого часа. Я подбила свою подругу Зойку Твёрдохлебову сбежать после обеда на задний двор и спрятаться в пустых бочках. Вероятно, я вспомнила про царя Гвидона и его мать, которых засмолили в бочке и пустили в Океан. Эта сказка Пушкина как раз в это время читалась в нашей семье. Мы с Зойкой залезли в бочки и притаились. Воспитатели всполошились, бегали по двору, кричали, звали нас, но мы сидели тихо в своих бочках и не отзывались. В этом гулком, приятно пахнущем вином пространстве, так замечательно было сидеть и рассматривать прекрасные жёлтые этикетки. Пришлось потом всё же выйти. Расплатой за глоток свободы было то, что родителей впервые пригласили к детсадовскому начальству, чтобы сделать втык за мое плохое поведение. Тогда же родители первый раз поставили меня в угол, долго там держали, потом заставили просить прощения у папы. Папа долго дулся и не хотел со мной разговаривать, я возвращалась в свой угол и тихо плакала. Где-то примерно на третье моё обращение наконец-то последовало прощение. Наверное, так надо было, чтобы я осознала всю глубину своей вины.
