Теперь я училась в той же школе, что и Володя. Я любила его, но твёрдо решила не показывать того, что и слепой мог увидеть: моя любовь светила изо всех щелей, но я старательно закрывала эти щели притворным равнодушием. Насмешливым равнодушием, я бы сказала. Мне казалось, что он играет со мной в жарко-холодно. Ну, что ж, подумала я, посмотрим, кто выиграет. Я отворачивалась, когда он на переменке подходил к нашей компашке, стоявшей у окна.

Я никогда не заговаривала с Володей первой, а если он обращался ко мне, то сразу интересовалась, что ему надо. Я готова была общаться с ним только по делу. "Поиграем в теннис после уроков?" - спрашивал он. "Только после того, как домашнее задание сделаю, - отвечала я и добавляла, - тебе, наверное, незнакомо это занятие: уроки учить?" После этого мы начинали подтрунивать и насмешничать друг над другом. Не помню, за кем оставалось последнее слово. Может, и не за кем, обычно наши разговоры прерывал звонок.

Излишне говорить, что все эти разговоры я запоминала и бесконечно прокручивала в голове. После них я долго не могла прийти в себя, вернуться в реальный мир. Я хотела, чтобы перемены никогда не кончались, чтобы я могла стоять у окна и любоваться его глазами, его причёской, отмечать новое в его одежде.

По вечерам мы играли в школе в теннис, Александра Георгиевна нам разрешала. Только после игры надо было вымыть вестибюль, на что мы с радостью соглашались. После тенниса мальчишки шли провожать нас. Вера Шаламова, Лика и Слава Карачунские, Лена Сёмкина, Юрка Василенко и я жили на Октябрьской улице. Володя в начале учебного года тоже ещё не переехал, так что мы шли сначала до самых далеко живущих: Юры Василенко и Веры Шаламовой. Потом с нами прощалась Лена Сёмкина. А уж самыми последними оставались Карачунские и мы с Володей. Лика и Слава сворачивали направо к своему дому, а мы с Володей - налево. Побалагурив немного, и мы с ним расходились по домам.

Зря я посмеивалась над тем, что у нас с Володей могли быть только деловые отношения. Они действительно были деловыми: я чертила для него чертежи. Наверное, поэтому он меня ублажал беседами и провожаниями.

В то время, начиная с восьмого класса, в школе преподавали черчение. Преподаватель приносил простенькую деталь, и нужно было начертить её в трёх проекциях. Чем старше был класс, тем более сложным было задание. Я к тому времени, поднаторев на копировке, которую мама приносила мне с работы, чертила легко. Я видела сразу, какие разрезы нужно сделать, чтобы показать внутренние отверстия. А мой чертёжный шрифт вообще был великолепен, благодаря всё той же копировальной практике. Володя же, похоже, в принципе не хотел заниматься черчением. Как получилось, что я начала работать на него? Учительница черчения похвалила мою графику в Володином 10-м классе, и он попросил меня сначала сделать надписи на чертеже. Дальше - больше, и вот уже я делаю полностью все его чертёжные работы. Мне это было легко и приятно, Я вообще любила чертить, тем более, что у меня хорошо это получалось. Самым большим удовольствием было вписывать его фамилию "Глушков" в штамп правого угла чертежа, словно этим самым я прикасалась к нему.

Но всё это нисколько не меняло характера наших отношений. Чаше всего, разговаривая, мы пикировались друг с другом. И я никак не могла понять, нравлюсь я ему или нет.

В восьмом классе по литературе мы "проходили" пушкинского "Евгения Онегина". Естественно, девочкам задали учить наизусть "Письмо Татьяны к Онегину", а мальчикам "Ответ Онегина Татьяне". С каким наслаждением я учила эти строки:

Это полностью совпадало с моими чувствами. Только одного его я могла ТАК полюбить. Но я никогда бы не стала писать ему писем, потому что было НЕЛЬЗЯ. Я отчётливо сознавала: стоит мне открыться, и он меня никогда не полюбит. А я всё-таки надеялась. И, стоя в классе у доски, читая наизусть "Письмо Татьяны", я смотрела поверх голов, мысленно проникая через классную комнату 9-го класса, в тот класс, где сидел Володя. Я видела его внутренним взором, я обращалась к нему, я признавалась ему в любви чужими словами. И я знала, что он каким-то образом чувствует это. Я почему-то была уверена, что мы с ним, такие внутренне похожие, связаны нерасторжимыми узами, и что мы, даже не видя друг друга, ощущаем эту связь.