Я шел к гостинице. В голове отдавались слова: "Принять не может".

"Бюрократ, - думал я о Горском. - Хотя… Руководитель имеет право желать, чтобы в его подчинении были физически здоровые люди. Человек, изломанный физически, часто оказывается надломлен и духовно. Тяжесть перенесённых ран и ужасы войны калечат и физически и нравственно. Бывает. Но всё же не принимать, не переговорить с человеком… Зачем так унижать? Что он, этот Горский, знает обо мне? Ничего он не знает и знать не может, сколько во мне силы!"

Я и в самом деле чувствовал в себе необычайный прилив сил, такой, что готов был задохнуться. Пара дней, проведённых здесь, у завода, атмосфера напряжённого труда людей укрепили во мне желание работать и работать, возникшее ещё в Шуе. Я снова становился тем человеком о котором, бывало, говорили и в Кыштыме, и в Харькове: "Необъяснимый человек! За всё берётся. Делает одно, а уже строит планы о другом. Во всё вникает. И ни одного дела не бросит".

 

Сам того не замечая, я всё убыстрял шаг. Ущемлённое моё самолюбие снова вернуло меня к решению уехать. Не принимают здесь, издевательски дают понять, что не нужен. Чёрт с ними! Есть и другие заводы.

С таким решение я поднялся к себе в комнату. Взял листок бумаги и написал текст телеграммы в Главк: "Главный инженер не принимает. Сижу в приёмной. Надоело. Согласен работать где угодно, только не здесь. Басов".

Написав, представил себе, как усмехнётся начальник Главка Бабокин, скажет Миронову: "Струсил твой фронтовик, отступает. Испугался первой же маленькой трудности. Такому на заводе делать нечего, не выдержит".

Я порвал листок на мелкие клочки. Нет, я не смалодушничаю. Ещё посмотрим, кто кого переупрямит. Я месяц, год буду сидеть в приёмной, но добьюсь, чтобы приняли.

 

Я порвал листок на мелкие клочки. Нет, я не смалодушничаю. Ещё посмотрим, кто кого переупрямит. Я месяц, год буду сидеть в приёмной, но добьюсь, чтобы приняли.

Ко мне подсел старенький комендант заводоуправления Иван Карпович Овчинников. Сел и посмотрел на круглый циферблат часов над техотделом. До обеденного перерыва, когда он должен был дать звонок, оставалось ещё полчаса.

- Как дела-то?

- Дела - как сажа бела, Иван Карпович.

- Кажись, у тебя така оказия - как на войне.

- Не страшно.

Так мы переговаривались, а тем временем по коридору туда-сюда сновали управленцы. Иван Карпович начал представлять мне проходивших мимо.

- Дергачёв, юрист-консул, - сказал он вслед человеку с лысиной во всю голову, вышагивавшему не спеша и с большим достоинством. Иван Карпович смешно переделал слово "юрисконсульт" в "юриста-консула". - Сухарь!