Второй эшелон наших инженеров пришёл с Великой Отечественной войны. С ВОЙНЫ! Вы это понимаете? Там не до преферанса было, - тугие, хлещущие слова поднимались из глубин моей души, но нельзя было дать им выход, и я сдержался. - Чего же вы их хаете? Мы вам это не позволим!

- А вы ударьте меня, ударьте! - воскликнул Гусев. - Меня уже такие били.

- И правильно делали. Я же не стану мараться, - волна схлынула, и я немного успокоился. - Вот вы обижены на советскую власть. Обиделись и продолжаете лелеять эту обиду. Но почему-то мне кажется, что таким вы стали не после Тридцать Седьмого года. Вы и раньше такой были.

Гусев недоумённо пожал плечами, как бы говоря всем: "Нет, вы видели, каков чудак?! Пристал ни за что, ни про что…"

- Я вам уже сказал, что не желаю с вами разговаривать, - промолвил он.

- А я говорю не вам, а тем, кто нас слушает.

- Ау, духи! Вы слышите, к вам обращается новый заклинатель! - засмеялся Гусев. - Что вы ещё возвестите?

- Скажу. Война наглядно показала, что неверно подходили к оценке человеческой значимости по устаревшим канонам, по анкетным данным. А в души редко заглядывали. Теперь же, после войны, главным критерием оценки станет моральный фактор.

- И вы берётесь судить меня с точки зрения своей морали. А кто сказал, что ваш моральный фактор всегда покажет правильно: кто каков в бою?

- Относительно вас догадаться не трудно. Вот я вернусь к тому, с чего начал. Очутись вы в оккупации, вы бы пресмыкались перед врагом.

- Нет, вы слышали, что он сказал?! - вышел из себя Гусев. - Я это оскорбление так не оставлю. Приедем, и я вас сыщу.

Он пересел на другое место.

Пассажиры на лавках примолкли. Только Газарян протянул мне руку:

- Будем знакомы, - он назвал себя. - Здорово вы его… Даже слишком.

Я и сам понимал, что погорячился, очень уж Гусев достал меня своим преферансом. Но надо было держать марку.

- А я вот вами недоволен, - сказал я Газаряну. - Вы сюсюкаете о советской правде, а надо бить словом, как пулей - насмерть. Басов, - представился и я. - Еду к вам на работу.

- Кем? - заинтересованно спросил Газарян.

- Кем поставят, - уклонился я от прямого ответа.

- Самое вам место - в охране завода, - подкусил издалека Гусев.

- Можно и в охрану.

- В охране вашего брата, инвалидов, много. Кто только нас, стариков, заменит? Вот вопрос.

- Найдутся, - ответил я, ещё не подозревая, что меня в министерстве как раз и послали на место этого старикашки. И Гусев ещё об этом не догадывался, он три дня был в командировке и ничего не знал о телеграмме Самохвалова.

 

Вагон сильно толкнуло. Звякнули буфера, и паровоз сходу, без сигнала, потащил вагончики в узкую лесную щель. Зажёгся свет. Народ прямо-таки уставился на меня. Мне стало неприятно, особенно невыносим был изучающий и печальный взгляд Гусева. Он как бы подчёркивал мое бедственное положение: старенькую шинель, старенькие же кирзовые сапоги, небритое худое лицо.