- А мне - два с половиной раза по двадцать семь. Вы думаете, конечно, что годы тут не причём. Не соглашусь. С годами у человека зреет ум, а юношеский задор сменяется трезвым взглядом на жизнь. И что важнее всего - на своё место в жизни. Были когда-то и мы рысаками… А как подкуёт жизнь своими тяжкими подковами, то и превращаемся в обыкновенных рабочих лошадок, вроде водовозных кляч.

- Какие ещё подковы? Не знаю, кто и когда вас подковал, Михаил Спиридонович, - притушил голос Газарян.

Он знал, на какие подковы намекает Михаил Спиридонович, только не хотел поднимать всё это. Старичок объяснил сам.

- Подковали в Тридцать Седьмом году за "вредительство", которого и не было. Слава Богу, разобрались и выпустили. Но подковки-то остались, с тех пор их и ношу.

Наступило неловкое молчание.

- Не верь, - шепнула мне Валя. - И всё-то он выдумал. Такой вздорный старикан.

- Долго носите, товарищ Гусев, - разорвал вяжущую тишину Газарян. - Одиннадцать лет! За такой срок пора бы и износить.

- По праздничкам, по праздничкам надеваю. Берегу-с!

- Боитесь, что скоро износятся, - продолжал с упором Газарян. - И тогда - по вашему образному выражению - придётся вам опять стать рысаком. Не хотите рысаком? Обидой живёте? А вот Рамзин, из ваших же? А он Герой социалистического труда. Из врага стал другом, а потом и Героем. Как видите, Родина не только карает, но и щедро вознаграждает.

 

Они говорили и говорили. Гусев продолжал смаковать свою историю, говоря о подкове и тупичке, присовокупляя к ней ещё ряд подобных историй, и, казалось, нисколько не был смущён отпором Газаряна. Газарян же терял спокойный тон, срывался на крик.

 

- Мне не совсем удобно вмешиваться, - сказал я. - Но этот спор касается и меня. Вот мне думается, Михаил Спиридонович, кем бы вы стали, очутись в фашистском тылу?

- Позвольте… С кем имею честь?

- Ваши рассуждения - когда нет войны - трепотня безобидная. А вот в войну, там, в лапах врагов, из таких, как вы, немцы вербовали предателей.

- Я вас, сударь, не знаю и говорить с вами не желаю.

- У нас свобода слова, - сказал я спокойно и тихо, но внутри меня уже закипало. - Правда, она у каждого своя. Позвольте уж и мне сказать. Не знаю я, кто вы и что вы. Но мне трудно признать в вас гражданина нашей страны, которая вас кормит и содержит.

Гусев демонстративно молчал.

- Вот вы заговорили о "тупичке" и, походя, лягнули советских инженеров за их неумение играть в преферанс. Разве уж это неумение - позор? Вы же знаете, как родились эти инженеры, те, которые были первыми советскими инженерами. Они пришли из Гражданской войны и сели за парту. Когда им было учиться играть в преферанс? Позвольте процитировать один стих: