Топает солдат под ать-два-три-четыре, и никаких забот: сыт, одет, обут. Знает солдат: когда обстановка на фронте потребует, его не позабудут. А пока - чего ж не петь солдату?

  

  

Милосердные сестрички-украиночки спивают свои "Посияла огирочки". А пожившие колхознички, вновь мобилизованные, других песен, кроме застольных про любовь, не знают. Поют и под песню частят шаг, как пляшут:

  

  

Парилов учил бойцов работе на пулемёте "Максим", проходили материальную часть, стреляли на полигоне.

  

По красноармейской книжке Парилов значился "гвардии рядовым". И обмундирован он был, как красноармеец: бушлат, ватные штаны, матерчатый ремень. Не было у него только погон да обмоток с ботинками-"танками", полагавшимися пехотинцу. Вместо ботинок на нём были видавшие виды кирзовые сапоги. Обращали на себя внимание выправка кадрового офицера и командные нотки в голосе. Ранняя густая седина волос при молодом лице, особая одухотворённость, читавшаяся в глазах, правильность речи образованного человека резко выделяли его из солдатской массы. Бойцы и звали его "командир".

По обыкновению в каждом новом подразделении, куда попадал Парилов, первом же бою давали ему в командование взвод, потом роту. Он не напрашивался, но и не отказывался.

Умудрённый годами войны, Парилов жил просто, никаких поблажек себе не ждал, ни на что лучшее не рассчитывал. Командир он был строгий, а в бою - даже суровый. Но людей жалел и старался воевать "малой кровью". Он никогда не смеялся и даже не улыбался, отчего бойцы дали ему прозвище "Хмурый".

  

Через пару недель вызвали его в штаб полка.

Никогда не нравились Парилову эти вызовы в штаб, никакой симпатии он к штабистам не питал. Его маршевая рота и обученные им пулемётчики уже ушли на фронт, его же в списках уходящих не оказалось. Что-то было не так, и это настораживало.