|
|
| Сергей Басов |
НА ПОЛЕ БРАНИ |
46 |
|
|
|
Парилов молча курил, будто и не слышал Евдосиного вопроса.
- Ты меня согласился взять с собой, чтобы я это… отстирывала? - продолжала Евдося, "брызнув" осудительным словечком в адрес "мужа".
И добилась своего, его белое, неподвижное, "мёртвое" лицо исказилось ненавистью.
- Я их уничтожаю и буду уничтожать, - нехотя произнёс Парилов. - А ты можешь и… не идти дальше со мной. Лошадка, коровка… Приедешь, мать обрадуешь, - и резко: - дальше нам с тобой не по пути.
Евдося испугалась решительного тона человека, способного на всё. Она любила его, приросла к нему простым безыскусным сердечком, горячим и верным.
- Не уходи, я умру без тебя… от тоски, от печали, - заговорила она, молитвенно сложив руки и обратив к Семёну своё простенькое личико с широким курносым носиком и приоткрытым ротиком, полном жемчужно-белых зубов. - Я больше никогда и ничего тебе не скажу, не упрекну ни в чём, только не бросай меня одну тут, в степу.
Семён же хотел уйти от Евдоси не потому, что она ему мешала. Нисколечко она не мешала, более того - помогала. Без неё он бы и десятой части пути не прошёл, да и не сделал бы всего того, о чём она спрашивала.
С ней Семёну было как-то особенно уютно и светло. В её юной беззащитности было что-то от Нади в пору их свиданий на скамейке у обрыва. Только там мягкая преданность чередовалась с дразнящими прикосновениями и мгновенными отстранениями - с заманиванием, с постоянным вызовом. Здесь всё было иначе, без игры и боли - одна только ласковость, милая, постоянная, преданная.
Семён боялся этого.Он помнил каждое слово из посланных Наде открыток и последнего письма-треугольничка. Он разрешил Наде считать недействительной клятву верности, и запрещение себе того же на вечные времена.
Зачем он написал это Наде? Он не оправдывал себя, но понимал, что написал это под влиянием обстановки, когда не удалось пробиться на Кавказ, в свой полк. Теперь он осуждал себя. Как мог он писать жене: "Позволяю тебе сколько угодно предаваться утехам…"? Может, он предчувствовал, что придётся ему "заживо умереть?" Да-да, уже тогда он начал бояться этого, бояться кровавой нивы, предстоящей ему. Он боялся, когда "забуксовал" перед окопами Первой роты на высотке "208".
Может, был он по своей натуре трусоват, как отец его Сергей Матвеевич? Он всегда, с самого детства, был таким: сначала пугался и трусил, а потом приходила какая-то отчаянная смелость, и не было более храброго, чем он.
И из окопов в атаку он всегда боялся встать первым, только никто этого не замечал, товарищи не подозревали даже. Он и до разговора с Чингизом боялся уйти из отряда, но как только произнёс слово "пошататься", страх исчез. Наверное, он и в дальнейшем будет сначала всего бояться…
- Ладно, будешь со мной, - смилостивился он. - Только оставь это… думать, будто я по-настоящему твой муж. Не вздумай ложиться со мной… Поняла?
- Не лягу… не такая, - рассмеялась Евдося.
Ей бы только глядеть на него, как в партизанской землянке. И хранить в сердце надежду, что время подскажет: кто они друг другу.
 |
46 |
 |
